Вместо тысячи слов - несколько тысяч слов! Выкладываю обратно начало своего вальдмеерного фика, чтобы уж лежал тут потом целиком, ну и чтоб кто хочет. освежил в памяти )
I
- А когда мы с Куртом были в столице, это было после рождения нашего третьего... - вдохновенно вещала Юлиана Вейзель, безупречно-изящными движениями нарезая мясо. Мелания слушала, всем своим видом демонстрируя неослабевающий интерес. Луиджи, неудачно зашедший в гости, со страдальческим видом жевал. Впрочем, было непонятно, доставляет ли ему особенное страдание рассказ Юлианы или нечто иное — было бы желание пострадать, а причина всегда найдется; у Луиджи желания всегда было хоть отбавляй. Ротгер прихлебывал вино, смотрел на клонящиеся под косыми струями ливня ветви деревьев в саду и размышлял о том, что если бы любимая тетушка выразила желание устроиться боцманом на корабль, любой из капитанов эскадры Хексберга принял бы ее с распростертыми объятиями. Голос у Юлианы был приятный, но удивительно мощный. А еще ее можно было бы выпускать на шлюпке вперед авангарда для снижения боевого духа противника перед боем...
- Ротгер! - тетушка на миг отвлеклась от внимающей Мелании и обратила взор и карающий перст на племянника, - Почему ты ничего не ешь?! Курт был таким же, когда мы поженились, вечно думал о своих мортирах и фортификациях вместо еды. Это все оттого, что живешь холостяком! Вот когда мы с Куртом...
Вице-адмирал послушно взялся за прибор. Есть ему по-прежнему не хотелось, это был обманный маневр, все равно через полминуты Юлиана все равно переключит свое внимание на более выгодный объект. «Мы с Куртом...». Интересно, что сказала бы тетушка, если бы он приехал к ней в гости и стал рассказывать племянникам о том, как «Мы с Олле»... В другое время эта мысль развлекла бы бы Вальдеса, но сложившаяся ситуация начисто отбила желание шутить. Прошло уже два месяца с того дня, как адмирал цур зее со своим неугомонным адъютантом пересекли границу Талига, закончилась зима, весна цвела и благоухала, а вице-адмиралу казалось, что вся радость из его жизни утекла под землю вместе со стаявшими снегами. Он, словно невзначай, спрашивал, нет ли новостей из Эйнрехта и каждый раз получал отрицательный ответ. Все вокруг чесали языками, обсуждая наступление Бруно и оборону фок Варзова, но даже это перестало интересовать Вальдеса после того, как две недели назад стало известно о разбившем кесаря ударе и назначении Неистового Фридриха регентом. Что это означало, было ясно и ызаргу. Вальдес никогда не отличался терпением, теперь же он буквально не знал, чем себя занять, лишь бы не думать о неизбежном. Почти неизбежном. Практически каждый день он с утра до ночи гонял матросов, без толку и без смысла, пока команда не взвыла и Ротгеру пришлось дать им увольнительную. Поэтому он и сидел в столовой в компании родственницы-бергерши, изгнанницы-гоганни и фельпского капитана. Это тоже было бы забавно, если бы не... все.
Вальдес малодушно мечтал, чтобы судьба Олафа решилась поскорее, так или иначе. По крайней мере, тогда он будет знать, что делать. Когда Западный флот окончательно останется с «противоположностью головы», Альмейда отдаст приказ. Не может не отдать! И тогда Вернер фок Бермессер, личный друг Его Высочества регента, убедится, что в море ему не место. Ни живому, ни мертвому. Ротгер чувствует, как губы против воли растягиваются в улыбку. Совсем недобрую улыбку, под стать захлестывающей душу ненависти. Как ни удивительно, Ротгер Вальдес до недавнего времени не знал, что такое ненависть. Это чувство казалось ему совершенно излишним, обременяющим, тягостным, пригибающим к земле... Что ж, за этот год слишком многое изменилось в жизни вице-адмирала.
- Господин Джильди, вас не затруднит передать мне соль? - Луиджи, чуть ли не впервые за вечер поднял глаза от тарелки и передал Юлиане солонку. Бросил взгляд на Меланию и снова обратил страдающий взор на столовые приборы. Иногда Ротгеру хотелось врезать фельпскому товарищу, а еще лучше — отметелить его до бессознательного состояния. Останавливало Вальдеса только уверенность, что Луиджи все равно ничего не поймет, только обидится. Но в самом деле, как можно убивать собственное счастье воспоминаниями о несбывшемся прошлом?! Как можно за него не бороться?
- Это неверотяно! Эти «гуси» всерьез считают, что Марагона уже у них в кармане! - тема войны была столь же мила сердцу тетушки, как как и тема женитьбы всех на всех, - Курт говорит, что в течение месяца они собираются попробовать на зуб гарнизоны на северо-востоке...
- Почему эти люди так любят воевать? - Мелания непонимающе посмотрела на супругу генерала, но в ее голове не страха, только удивление. Эту девочку не так-то просто напугать, несмотря на ее беззащитный вид.
Юлиана привычно поняла этот вопрос по-своему.
- Нам с тобой нечего бояться, Мелания, - она успокаивающим жестом кладет руку на плечо рыжеволосой девушки, - Курт говорит, как только они наладят снабжение, из гусей только пух полетит. Лето не успеет закончиться, как крестьяне Южной Марагоны смогут вернуться на свои поля.
Ротгер не мог бы сказать, кто тянул его за язык, но слушать эти рассуждения спокойно было невозможно. Лучше бы о свадьбах говорила...
- Олаф говорит, что Бруно настроен очень решительно и собирается взять Марагону любой ценой, - скучающим голосом произносит Вальдес. - Так что я бы не надеялся разделать с ним до конца лета.
Луиджи пораженно таращится на подавшего голос вице-адмирала. Юлиана хмурит брови:
- Олаф? Кто это?
- Адмирал цур зее кесарии, с которым я имел честь познакомиться благодаря доброй душе нашего фельпского друга, - беспечным тоном отвечает Ротгер, откидываясь на спинку стула.
- Что?! - тетушка буквально вне себя, - И ты веришь словам какого-то поганого варита?! Конечно, он наплетет тебе что угодно, лишь бы ввести в заблуждение. Ты положительно сошел с ума, Ротгер! Курт говорил мне...
- Что он тебе говорил? - Ротгера безумно злит тетушкина непрошибаемость. Конечно, он понимает, что поступает по-свински, срывая злость на ней, но остановиться он уже не может, - Что господин Кальдмеер исключительно достойный человек? Что фок Варзов понятия не имеет, где ему взять резервы для укрепления границы? Нет, он не говорил тебе об этом?!
- Курт никогда не стал бы скрывать от меня правду, какой бы жестокой она не была!
- Конечно, не стал бы! Только ты всегда понимаешь сказанное так, как тебе удобно!
Луиджи явно еще сильнее начинает жалеть о том, что решил заглянуть к вице-адмиралу этим вечером. Юлиана отшвыривает салфетку.
- Иногда ты заходишь слишком далеко, - произносит он высоким звенящим голосом и резко поднявшись, выходит из комнаты.
Мелания пристально смотрит на Ротгера огромными блестящими глазами.
- Господин Вальдес, вы несправедливы к рос... родственнице, - тихо говорит она и выходит вслед за Юлианой.
Ротгер отшвыривает стул, вихрем проносится о дому и выскакивает под дождь. Тугие струи бьют по лицу, смывая злость и тоску, и оставляя только безмерную усталость. За спиной хлопает дверь.
- Что за кошка тебя укусила? - недоуменно спрашивает Луиджи, не спеша выходить из-под защиты крыльца.
- Забудь, - делано-беззаботно отвечает Вальдес, - пойдем лучше в кабак, запьем сегодняшний вечер, - хлопает он фельпца по плечу.
Завтра он извинится перед тетушкой. Пожалуй, надо будет купить ей какой-нибудь подарок. Завтра будет новый день. Рано еще отчаиваться. Удача моряка всегда с ним, Олаф всегда был удачлив... до последнего времени. Но невезение не может длиться вечно. Ему еще повезет, не может не повезти! А Бермессер отправится к кошкам. Девочки больше не плачут, это хороший знак. Ротгер Вальдес улыбается, подставляя лицо дождю.
II
Из ставшего привычным тупого оцепенения Кальдмеера вырвал шум в коридоре. Из-за двери камеры раздавался звук приближающихся шагов. Смена караула? Нет, еще рано, если он верно определил время по виднеющему в крохотном окне клочку серого неба...
Шаги затихли у самой двери и оттуда раздался громкий голос:
- Открывайте! Что вы там возитесь, поживее! Приказ коменданта. - это был уверенный голос человека, привыкшего, что его приказам повинуются, и повинуются быстро, без лишних разговоров.
Дверь распахнулась и в залитом светом проеме показалась высокая широкоплечая фигура, но лица Олаф против света разглядеть не мог. Человек шагнул в камеру, подошел к грубо сбитой лавке, которая заменяла постель узнику Замка печальных лебедей и положил на край стопку одежды. Судя по мундиру, это был кто-то из городской стражи Эйнрехта, но в каком чине, Кальдмеер не понял. В прошлой жизни, до суда, разбираться в званиях столичной стражи Олафу было совершенно без надобности. А были ли доставившие его в тюрьму стражниики рядовыми или офицерами, его совершенно не интересовало. Однако, этот рядовым явно не был.
- Одевайтесь, господин адмирал, - произнес неожиданный посетитель, - Когда будете готовы, я провожу вас с коменданту.
Дверь снова закрылась, но скрипа ключа в замке не последовало. Олаф медленно поднялся и, не веря своим глазам, взял в руки белую рубашку, поднес к лицу. Перед ним лежала форма адмирала цур зее кесарии. Что это, неожиданное спасение, или изощренная издевка? Что его ждет — свобода, или казнь, срежиссированная как умелое представления для толпы? Как бы то ни было, задерживаться не имело смысла. Олаф с наслаждением стянул с себя тюремные тряпки и оделся. Выйдя в коридор, он с трудом удержался от искушения прикрыть глаза рукой — неяркий свет факелов после полутемной камеры резал глаза. Часовые стояли навытяжку. Стражник бросил на Кальдмеера быстрый взгляд и указал рукой:
- Прошу вас следовать за мной.
Сырые стылые коридоры, лестницы с выщербленными ступенями, едва различимые пятна копоти на низких потолках, еще коридоры и снова лестницы, вверх-вниз... Неизвестный Олафу архитектор построил настоящую крепость, неведомо как добившись эффекта подвала даже на верхних этажах строения. Кальдмеер шел, вимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не оступиться. В голове лихорадочно метались мысли, но попытки угадать, что могло произойти, ни к чему не приводили. Олаф мысленно одернул себя. Рано делать какие-то выводы, терпи, не спугни удачу, еще несколько минут, и ты узнаешь, что тебя ждет... Если новости окажутся дурными, что ж - будем действовать по обстоятельствам.
Тем временем, они оказались в южном крыле замка, которое было чуть менее сырым и мрачным, чем предназначенные для соджержания узников. Стражник остановился перед основательной дверью, постучал.
- Адмирал цур зее к коменданту! - доложил он, распахивая дверь и делая Кальдмееру знак войти.
Олафа внутренне передернуло от звучания собственного звания — бывшего, господин Кальдмеер, бывшего, разве ты успел забыть, как, не далее, чем месяц назад, у тебя забрали шпагу, сорвали ордена с мундира... «Лишается звания адмирала цур зее и приговаривается к смертной казни через повешение...» - и шагнул в небольшую комнату. Из за заваленного бумагами стола поднялся невысокий полный человек.
- Господин Кальдмеер, прошу вас, садитесь, - засуетился он, указывая на стоящий перед столом дополнительный стул.
Благодарю вас, - Олаф изо всех сил старался сохранять спокойствие, но щека предательски дернулась, - я могу выслушать вас стоя. Если я верно понимаю, это не займет много времени.
Комендант встретил взгляд Кальдмеера и отвел взгляд, словно смутившись.
- Что ж, если вы желаете, конечно... Не стану мучить вас пустыми разговорами... - он принялся копаться в бумагах, наконец, отыскав нужную, прочистил горло и зачитал, - Олаф Кальдмеер, приказом Его Величества вы освобождаетесь из тюремного заключния. С вас снимаются все обвинения, вам возвращается звание, титул и все соответствующие этому привилегии. - комендант читал приказ, Кальдмеер уже не слушал. «Приказом Его Величества»... Неужели Фридриху как-то удалось короноваться? Или... Или — что?! Что это за игры?!
- ...вас обязывают явиться через три дня в здание суда на разбирательство, касающееся преступлений адмирала Вернера фок Бермессера. Подписано Его Величеством Готфридом, милостью Создателя кесарем Дриксен в двенадцатый день Весенних ветров. - Комендант положил приказ и выжидающе уставился на Олафа. Это раздражало.
- Его Величество здоров? - только и произнес Кальдмеер, надеясь, что это прозвучало нейтрально.
- Хвала Создателю! - комендант прямо-таки излучал дружелюбие, Олафу отчетливо чудилась фальшь в этом облике, - Сведения о том, что кесарь при смерти оказались... преждевренными.
Огромное, невероятное облегчение обрушилось на Кальдмеера. Кесарь жив и, главное, здоров настолько, что смог взять ситуацию под контроль! Сколько бы ни кичился принц, сдвинуть такой монолит, как Готфрид, ему не по силам, а влиятельные сторонники Фридриха еще двадцать раз подумают, стоит ли дальше помогать самозванному «регенту». Сидя в камере, Олаф старался не думать о сразившем кесаря ударе — это только затягивало его в пучину отчаяния, а он не мог позволить себе отчаяться.
- Хвала Создателю, - эхом произнес Олаф, - Благодарю вас за сведения. Я могу идти?
- Да, да, конечно, - угодливо закивал комендант, - Капитан Рунеберг проводит вас к воротам.
Олаф следовал за капитаном сквозь бесконечный лабиринт лестниц и коридоров, в голове было пусто, а в ушах раздавался еще слышный звон колокольчиков, которых в этой тюрьме, разумеется, быть не могло. Этот звук напоминал о тех прозрачно-холодных и пронзительно счастливых днях, когда Кальдмеер был по-настоящему свободен. Мог ли он когда-нибудь подумать, что найдет свое счастье в чужой стране, в земле, где все были его врагами?.. Что ж, это не могло продолжаться вечно, поэтому теперь ему предстоит найти источник счастья на родине. Свободу он уже получил, осталось добиться справедливости, а там как карта ляжет.
Он жив и он свободен! Олаф мысленно вознес Создателю свою, наверное, самою горячую и искреннюю молитву. Ее было совершенно невозможно сформулировать в словах, но этот поток чувств, словно шел прямо из груди широким золотым лучом, плавил камень потолка и возносился до небес. Олаф уже очень давно не просил ничего для себя. После Хексберга он долгое время мог молиться только за упокой, а сидя в камере, стылой неизвестности — просил Создателя удержать Руппи от необдуманных и рискованных шагов - тот уже сделал гораздо больше, чем требует долг адьютанта. Олаф очень надеялся, что даже если небесные силы подведут, силы земные смогут уследить за юношей, поэтому во время визита герцогини фок Штарквинд как мог, намекнул ей на горячность ее внука.
За Ротгера он тоже молился, хотя и не был уверен, станет ли Создатель помогать якшающемуся с нечистью безбожнику. Впрочем, зря, что ли, клирики столько говорят о милосерции и любви Создателя к людям, даже самым страшным преступникам? А ведь по способности совершать безумства Бешеному нет равных, поэтому Кальдмеер просил, так, как никогда не просил ни о чем, сохранить Ротгеру жизнь, счастливую, беззаботную жизнь любимца астэр. Молитвы успокаивали и давали надежду, поэтому Олаф был уверен, что поступает правильно. И все, что было — было правильным. Олаф улыбнулся, пользуясь тем, что идущий впереди капитан не видит его лица.
Суд продолжался три дня. Олаф выступил свидетелем и остальное время сидел, стараясь не вслушиваться в сбивчивые оправдания обвиняемого и думая, как скоро весть о происходящем дойдет до Талига. Руппи, неведомо как обуздав свой горячий нрав, выступил спокойно и четко, излагая факты, словно рапортуя, и засиял как начищенная монета, поймав ободрительный взгляд своего адмирала. Когда же Фельсенбург вернулся на свое место и уставился в пол, Олафу показалось, что тот так же устал от этого суда и испытывает не наслаждение местью, а только отвращение. Кальдмеер был этому рад, хотя немного волновался за юношу: рано или поздно тому придется войти в придворный мир Эйнрехта, где жизненно необходимо уметь скрывать свои чувства, пожимать руки подлецов и лизоблюдов... как Руппи с этим справится?
Пока же пожимать руки приходилось Олафу. В перерывах его постоянно ловили то придворные, собравшиемя поглазеть на падение Бермессера, то военные, ранее поддерживающие высокородного вице-адмирала, и все почти одними и теми же словами выражали свою радость оправданием такого талантливого и дойстойного военачальника, уверяли, что ни на минуту не верили в его виновность... Кальдмеер вежливо благодарил, пронзая собеседника своим знаменитым ледяным взглядом и дальше беседы, к счастью, не заходили. Присутствовала на суде и герцогиня фок Штарквинд, но завязать разговор она не пыталась, только однажды, встретившись с ней взглядами, Олаф прочитал в ее глазах молчаливое одобрение. Руперт на бабушку не смотрел.
Вечерами Олаф возвращался в выделенную ему комнату в столичной резиденции Фельсенбургов, куда его пригласил верный адьютант, глядя при этом с такой мольбой, что Олаф не смог отказаться, и засыпал, крепко и без снов. Эйфория первых дней прошла, тюрьма осталась позади, что ждало впереди, было неясно. Олаф достаточно знал Его Величество, чтобы понимать, что наказние Бермессера еще не означает полного прощения для него, Олафа Кальдмеера. Быть может, когда суматоха уляжется, его вернут в Северный флот и это станет концом блистательной карьеры адмирала цур зее. Оттуда он уже не поднимется. Впрочем, Олафу было решительно все равно. Он ждал развязки с судом и старался не думать о будущем.
На третий день был оглашен приговор и правосудие кесарии не подвело.
- Вернер фок Бермессер, вы признаны виновным в дезертирстве и лжесвидетельстве, и приговариваетесь к смертной казни. Вам отрубят голову завтра на рассвете. - произносит судья, припечатывая свое решение деревянным молотком.
- Следуйте за мной, - требует стражник, подходя к осужденному.
Паркетный адмирал держится на удивление спокойно, только сильно, до зелени, бледнеет. Олаф отстраненно наблюдает. Внутри пусто, никаких чувств. Завтра все это кончится. Завтра на рассвете.
Ночью Кальдмеер так и не смог заснуть. Дни суда совпали с опустившейся на столицу жарой, днем было совершенно нечем дышать, ночи тоже не приносили прохлады
На рассвете он стоял и бесстрастно наблюдал за приготовлениями к казни. Олаф не хотел здесь находиться, стоящий рядом Руппи тоже не хотел, но это был их долг.
Палач в плотном колпаке ждал, сняв чехол со своего топора. Такой же, как и вчера, бледный Бермессер, изо всех старался держать себя в руках, но то и дело бросал умоляющие взгляды на скрипящего зубами Фридриха. Когда осужденного поставили на колени, принц отвернулся. Олаф смотрел. Сверкнул топор, голова упала в корзину. Кальдмеер прикрыл глаза, «покойтесь с миром», теперь его команда может спокойно отправиться в Рассветные сады.
- Мой адмирал! - встревоженный голос Руперта вырвал Олафа из оцепенения, - Вам нехорошо?
- Все в порядке, - Ледяной выдавил из себя улыбку, - Все в порядке.
- Тогда мы... Я...
- Можешь идти, - понял Олаф, - Я хотел бы пойти поставить свечи в память «Ноордкроне».
- А.. Да, конечно, мой адмирал. - судя по лицу Руппи, Олаф угадал и месть была совсем не так сладка, как мечтал Фельсенбург, сидя в ветреном Хексберге. Адьютант четко равернулся и направился прочь от места казни. Кальдмеер очень надеялся, что сегодня Руппи понял что-то важное.
- Господин адмирал, - раздалось нал ухом. Ледяной обернулся и столкнулся с буравящим его полным ненависти взглядом Его Высочества., - Кесарь просит вас навестить его сегодня в полдень, - выплюнул принц. Он явно был очень, очень раздасадован, оказавшись снова на вторых, если не на третьих, ролях. Олаф не мог не радоваться тому, что кесарь нашел способ поставить племянника на место. Значит, он достаточно оправился от болезни.
- Благодарю вас, - спокойно ответил Кальдмеер. Фридрих не удостоил его ответом.
Кальдмеер бросил последний взгляд на голову поверженного врага, задумавшись, может ли он называть покойного Вернера врагом. Думать так — означало равнять Бермессера с заслуживающими не то, что большего, уважения вообще — Альмейдой, Вальдесом... Ротгером. Ротгером, с шальным глазами, горячими руками, звонким смехом... Кальдмеер, не додумав свою мысль, отвернулся от трупа и пошел, куда глаза глядят.
Ноги сами принесли его к знакомому небольшому храму, который Олаф обычно посещал, когда бывал в столице. Кальдмеер вошел, зажег четыре свечи под ликом Создателя и долго смотрел на это лицо. Потом он опустился на скамью и закрыл глаза. Перед внутренним взором вставали лица тех, чья смерть сегодня оказалась отмщена. Олаф прощался. Он знал по именам очень многих во флоте, и всех — на своем корабле. Создатель, прими их под свою руку... Когда-нибудь я присоединюсь к ним, если Ты будешь милостив... Но не сегодня. Не сегодня.
Тягостная пустота внутри ушла, уступив место спокойствию. Пришло время оставить прошлое прошлому, мертвых — морю, и идти дальше.
Кальдмеер вышел из храма и направился во дворец.
III
III
К полудню солнце припекало уже вовсю и, окунувшись в приятную прохладу, которую сохраняли толстые стены дворца, Олаф с облегчением перевел дух. Прогулка была бы приятной, если бы не парадный мундир, который и так не являлся любимой деталью гардероба адмирала цур зее. По спине ползли противные капли пота. Олаф вытер лоб платком и направился на аудиенцию.
В приемной его встретил личный секретарь кесаря и провел в столовую, где ожидал Его Величество. Готфрид восседал за накрытым на две персоны столом, это было знаком расположения — с теми, кто был кесарю неприятен, он никогда не садился за стол.
- Ваше Величество, - поклонился Олаф. - рад видеть вас в добром здравии.
- Садись, - просто кивнул кесарь. Лишнего церемониала он тоже не любил, Олаф долго не мог к этому привыкнуть — что кесарь разговаривает с ним точь-в-точь как боцман с первого корабля, на который довелось попасть молодому Кальдмееру, - ешь.
- Благодарю, Ваше Величество, я не...
- Ешь! - громыхнул кесарь, - Мне не нужен адмирал, которого с палубы сдувает!
Полностью здоровым Готфрид не выглядел, но на знаменитом на всю кесарию голосе это нисколько не сказалось. Олаф сел и слуга поспешил наполнить его тарелку. Неожиданно адмирал понял, что он действительно зверски голоден и ему стоило большого труда есть медленно и аккуратно, как полагается в присутствии августейшей персоны. Когда с обедом было покончено, принесли шадди. Олаф вдруг задумался, когда же он последний раз ел с удовольствием. Выходило, что в промежутке между отъездом из Старой Придды и ранением Руппи по пути в столицу.
- Ну что, ты рад свершившемуся правосудию? - ухмыльнулся кесарь.
- Нет, Ваше Величество, - честно ответил Кальдмеер, - но я удовлетворен. - он знал, что кесарь поймет.
- Хорошо, - Готфрид удовлетворенно кивнул, - Так или иначе одной проблемой у нас меньше, и, даже, пожалуй, больше, чем одной. На флоте будут рады, а в армии это расценят как предупреждение.
- Да, - подтвердил Олаф, - На флоте будут очень рады.
- А ты перестанешь жалеть, что у тебя нет глаз на спине. Я понимаю. - Готфрид задумчиво побарабанил пальцами по столу, - Сейчас в стране спокойно и мы можем переключиться на войну, не опасаясь, что в тылу вспыхнет мятеж или что похуже. Армия и флот могут выступить единым фронтом, и это тоже благо. Бруно крепко завяз в Марагоне и, хотя в докладах он этого напрямую не признает, я вижу, к чему все идет. Скоро он запросит резервов и нам нужно будет их предоставить. Начинать эту войну было глупостью, но еще большей глупостью будет отступить сейчас. Что ты думаешь об этом, адмирал?
- Я согласен, Ваше Величество. Фельдмаршал Бруно лучший военачальник, который у нас сейчас есть и, пожалуй, у него есть шансы на победу.
- Лучший военачальник, - кесарь фыркнул, - Ты его не любишь, я знаю, но тебе хватает ума не показывать это. Не могу сказать того же о нем.
Это было правдой. Фельдмаршал и адмирал цур зее никогда не питали друг к другу нежных чувств, с того самого дня, когда Олаф впервые попал на высший военный совет, да еще и посмел высказаться, критикуя уже почти принятый план войны с Гаунау. Его часть, касающуюся морских сражений, разумеется. Честно говоря, Кальдмеер сам не мог понять, кто его дернул тогда за язык. Если бы он успел задуматься, то промолчал бы и, кто знает, как повернулась бы тогда его судьба. Наверняка он до сих пор возглавлял бы одну из эскадр Северного флота. Кесарю план неожиданно пришелся по душе. «Что ж, исполняйте, - сказал он, - Вернетесь с победой — получите повышение.». Та война всем принесла что-то новое: Олафу — орден и весь Северный флот под его начало, Хайнриху — зятя, а Бруно — стойкое неприятие Олафа Кальдмеера. Адмирал вспомнил, как смотрел на него Бруно во время их последней встречи. В этом взгляде легко читалась затаенная радость от возможности лицезреть падение нахального выскочки. Реагировать на это было глупо, поэтому Олаф смолчал, но как же ему было жаль, что он уже не лейтенант, который может смело вызвать на дуэль за один косой взгляд в свою сторону! Сможет ли он когда-нибудь простить Бруно это унижение? А Фридриху? А всей стране, которая спокойно смотрела, как адмирала цур зее чуть ли не в колодках ведут в Замок Печальных лебедей?.. Как некстати прорезалась болезненная гордость! Кальдмеер всегда считал, что имеет основания думать о себе как о человеке, которого не трогает то, что о нем думают другие. Жизнь решила развеять эти иллюзии, и это было очень неприятно. Чего он, в самом деле, ждал? Еще один орден в обмен на пятнадцать тысяч угробленных жизней?! Немыслимо!
- Ладно, - кесарь посерьезнел, - теперь к делу. Вне зависимости от ваших с Бруно отношений, родина у вас одна. Ты представляешь себе обстановку на фронте?
- Да, Ваше Величество, - в первый же вечер после суда Руппи доложил адмиралу обо всем. И о семнадцати линеалах, которыми теперь располагает Западный флот — тоже. Это было лучше, чем боялся Олаф, но все равно хуже некуда.
- Хорошо. Я думаю, Талиг не упустит шанс пощипать наше побережье, согласен?
- Да. Я удивлен, что они до сих пор этого не сделали. - честно признался Олаф.
- Я тоже, но это сейчас неважно. Важно только одно: сможешь ли ты им помешать.
- Это зависит от того, какую силу они бросят против нас. Больше эскадры Хексберга они вряд ли отрядят, в таком случае мы сможем продержаться достаточно долго.
- Я хотел усилить Западный флот за счет Северного, но сейчас мы уже не можем себе этого позволить. У меня есть подозрения, что Хайнрих не захочет сидеть без дела, и попытается втянуть нас в войну на два фронта, - лицо кесаря выдавало озабоченность, - Тебе придется обойтись тем, что есть.
- Обойдусь, - твердо сказал Олаф, - Конечно, нужно еще смотреть, что там с кораблями, с экипажем, с провиантом, но могло быть хуже. Однако, я уверен, что мне тоже понадобятся пополнения.
- Ты их получишь, - кивнул Готфрид, - У тебя еще есть дела в столице?
- Да, если Вы позволите.
- Позволю. Даю тебе день, послезавтра поедешь в Мехтенберг. Оттуда напишешь, как обстоят дела и чего не хватает, я распоряжусь. Исполняйте, адмирал цур зее. - Готфрид поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
- Слушаюсь, - поклонился Олаф и отправился исполнять, думая о том, что принесет каждому из них эта, новая, война.
IV
Когда Олаф вернулся в особняк Фельсенбургов, слуга доложил, что граф еще не возвращался. Наверное, ему, как и Кальдмееру, не хотелось никого видеть. Олаф поднялся в свою комнату, с наслаждением умылся холодной водой и, сменив пропитанную потом рубашку на свежую, опустился на кровать, чувствуя себя совершенно выжатым. Собственная слабость вызывала глухое раздражение. Не хватало еще после одной бессонной ночи с ног валиться! Ничего, в море будет легче. В море всегда легче, чем на земле. С этой мыслью Олаф задремал и проснулся, когда солнце уже начинало клониться к закату.
Адмирал привел себя в порядок и спустился на первый этаж в поисках Руппи. Тот обнаружился в одной из небольших гостиных. Юноша стоял у распахнутого окна и невидящим взглядом смотрел на густые заросли цветущей сирени в саду. На подоконнике стояла чашка шадди, размеры которой втрое превышали чашечки, в которых подают шадди в приличных дворянских домах. Как в Дриксен, так и в Талиге. Однако, в доме Ротгера Вальдеса хозяину подавали шадди именно в таких чашках. Бешеный вообще считал себя выше всяческих условностей, и это касалось не только шадди.
Руппи сделал глоток и обернулся на звук шагов.
- Добрый вечер, - улыбнулся он,- вы проснулись как раз вовремя, скоро подадут ужин.
Несмотря на улыбку, глаза юноши выдавали беспокойство. Его явно что-то тревожило, но Олаф не собирался лезть адъютанту в душу. Если, конечно, тот сам не заговорит. Олаф подошел к окну и оперся о подоконник. Жара наконец спала, сирень наполняла воздух густым ароматом. Руппи все-таки заговорил:
- Мой адмирал... - он коротко вздохнул, - Я хотел предложить вам... вспомнить наших... команду «Ноордкроне». После ужина. - Руппи неуверенно смотрел на адмирала, на щеках выступил легкий румянец.
Олаф вполне понимал смятение юноши: и в самом деле это предложение было вопиющим нарушением субординации, и Руппи не мог быть уверен, что Олафу это придется по душе.
- Разумеется, - уверенно ответил адмирал, - Я рад, что ты это предложил. - и мысленно обругал себя последними словами за то, что не додумался до этого сам. И что не поинтересовался после казни, не хочет ли Руппи тоже посетить церковь. Видел ведь, что у юноши душа не на месте! Конечно, Руппи уже не мальчик, да и не обязан Олаф следить за его душевным состоянием, но отношения между начальниками и подчиненными строятся не только на основе Военно-морского Устава. По крайней мере, на земле.
Услышав ответ Кальдмеера, Руппи заметно расслабился.
- Я боялся, что вы сочтете это неприличным.
- Неприличным, более того — недостойным, было бы отказаться.
Ужин прошел в молчании и это, судя по всему, никого не тяготило. Олаф уже успел убедиться, что герцог Альберт по натуре не особенно разговорчив. В первый день пребывания Кальдмеера в особняке Фельсенбургов отец Руппи безупречно-вежливо принял адмирала цур зее, выразил свою радость по поводу возвращения Олафу доброго имени и предложил обращаться в случае необходимости, пустых же разговоров герцог не заводил.
После ужина герцог отправился к себе, а Олаф с Руппи переместились в гостиную. Руппи распорядился принести кэналлийского из семейных запасов и, после того, как вино было перелито в кувшин, отпустил слугу. Он налил в два бокала, задумчиво поболтал содержимое своего, и протянул второй Олафу. Адмирал поднялся, Руппи последовал его примеру.
- Помним, - тихо сказал Кальдмеер.
- Помним, - эхом откликнулся адъютант.
Олаф сделал глоток. Вино было хорошим, это все, что он мог сказать. Адмирал вообще не был знатоком вин, он даже затруднился бы определить, какая это «Кровь». В доме Кальдмееров предпочитали напитки попроще, на флоте — покрепче. Руппи пил торопливо, словно пытался утолить жажду терпким вином.
Память ударила в висок, как уже ставшая привычной тупая боль.
«Помним!»
- По-моему, мне чертовски идет белый цвет! - Шнеенталь гордо поправляет новую перевязь.
«Помним!»
- Вот вернемся с победой, видит Создатель, женюсь! - Бюнц опрокидывает стакан и со стуком ставит его на стол, - Хозяин! Еще!
Шумная компания кидается поздравлять капитана, звучат отдельные выкрики:
- Правильно, на кой ты ей без орденов-то сдался!..
Отто весело ругается и грозит шутникам месячной гауптвахтой, вызывая только более громкие взрывы хохота.
«Помним!»
Олаф проводит рукой по теплому дереву обшивки.
- Эта. «Ноордкороне» станет новым флагманом Западного флота.
- Да ты что?! - изумляется Шнеенталь, - Ты посмотри, как ее уделали! А нам через две недели в рейд...
- Значит, поторопим их, - пожимает плечами Олаф.
Адольф ворчит, но Кальдмеер видит, что и ему нравится этот корабль. Олаф улыбается и думает, что Ноордкроне, выдержавшая расстрел в упор, пока капитан пытался вывести его из тоннеля между рифами — более всех прочих достойна звания флагмана.
«Помним!». Адмирал тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Руппи снова наполнил бокалы и опустился в кресло, Олаф последовал его примеру.
- Знаете, - Руппи пристально смотрел адмиралу в глаза, - я собирался отбить вас, если бы дело дошло до казни. А оно дошло бы.
- Я опасался этого, - честно ответил Олаф, - Это было бы очень в твоем характере.
- Да, было бы.. - юноша отвел глаза, - Я был уверен, что это единственно возможный шаг.
- А теперь ты сомневаешься?
- Нет, в этом не сомневаюсь. Я бы в любом случае пытался спасти вас, это мой долг. Не по уставу, по совести. Но я и это понял не сразу. Когда я узнал, что вас держат в тюрьме... я вообще ни о чем не думал. Сразу решил, - Руппи говорил быстро, словно боясь, что если остановится, то продолжить уже не сможет, - Я думал, что освобожу вас, потом Фридриха как-нибудь урезонят, вас оправдают, предатели заплатят... и все станет, как раньше. Я даже мысли не допускал, что, как раньше, уже никогда не будет. Не из-за Бермессера, из-за... наших потерь. Я ненавидел его, думал, что не смогу жить спокойно, пока его не вздернут. Я вздернул бы его сам, если бы мог... А вы не ненавидели его, это я понял на суде. Почему?
- Как бы я мог? - Олаф пожал плечами, - Вернер был глупцом и трусом, он был недостоин занимаемой должности. Я понимаю, о чем ты говоришь — ты думал, что он виновен во всех наших несчастьях, от моего заключения до наших потерь при Хексберге. Но мы не можем валить все с больной головы на здоровую. Я далек от всепрощения, но Бермессер расплатился за свои преступления, было бы глупо и наивно пытаться представить его причиной тех событий, которые случились из-за моих решений, а не из-за его.
- В этом нет вашей вины! - вскинулся Руппи.
- Подожди, - Олаф жестом остановил готового спорить до хрипоты адъютанта, - Я сейчас не об этом. Но в любом случае, вопрос о вине решать не тебе, и даже не мне. В твоем возрасте я тоже стал бы спорить, доведись мне попасть в подобную ситуацию. Но теперь за мной стоит слишком много людей, чтобы я мог легко сбрасывать со счетов вес своей ответственности. Я привел флот в Хексберг, я отдавал приказы, пока мог. Тысячи солдат не вернулись домой, причиной этому был и остаюсь я. Тысячи жен, детей, отцов и матерей больше не увидят своих близких, и для них нет разницы, случилось ли это из-за моей глупости, злонамеренности или... неосведомленности. На все воля Создателя, но я не могу позволить себе забывать о таких вещах. Когда-нибудь, Руппи, за тобой тоже будут стоять люди, и тебе придется помнить об этом. И это касается не только армии, напротив, на государственной должности ответственность не меньше.
- Я буду помнить, - твердо ответил Фельсенбург, - Я умел только выполнять приказы...или не выполнять. Но я научусь. Всему, чему будет нужно. Я не хочу оставлять флот. И я его не оставлю! - Руппи вертит в пальцах ножку забытого бокала, делает глоток.
Олаф думает, что, видимо, встрепанное состояние юноши объясняется тем, что ему уже пришлось выдержать бой за свое решение. Герцогиня Элиза умелый противник, но, зная Руппи, можно предположить, что ей придется отступить. Молодой Фельсенбург умеет защищать свои интересы.
- Конечно, ты все еще мой адъютант, и я не хотел бы отпускать тебя сейчас. - Олаф сам удивляется тому, с какой теплотой звучит его голос. И в самом деле, пусть так сильно привязываться к адъютанту — непозволительная роскошь для командира, Кальдмееру было бы тяжело расстаться с Руппи, по крайней мере сейчас. Задумавшись, Олаф понял, что не может не признать, что юноша со временем может стать более чем достойным военачальником, честным и преданным своему делу. Но дело было не только в этом, Руппи, по сути, остался единственной связующей нитью с прошлой жизнью Олафа. С их общим прошлым. Пережитые события изменили их обоих, да и чему здесь удивляться, не могли не изменить.
- Знаете, мне предлагали малого «Людвига», - Руппи произносит название награды с непередаваемым презрением, - И почетную отставку. Списали бы на сушу... героем. Я отказался. Сказал им, что не сделал ничего героического. Я даже в бою не участвовал! В отличии от... тех, кто не вернулся. Куда мне этот орден — только за борт! Говорили, что я мог бы занять важную должность в столице. Вот уж... удостоился. Была б моя воля, я бы на сушу вообще не сходил. Мы с Зеппом — молодым Канмахером — перед Хексбергом мечтали, как вернемся героями, может, награду получим... Смешно.
- В твоем возрасте я тоже мечтал о подобных глупостях, - улыбнулся Олаф.
- Я теперь уже ни о чем и не мечтаю, - Руппи помрачнел, - Только убраться отсюда побыстрее.
- Послезавтра отправляемся в Мехтенберг, - утешил адъютанта Кальдмеер, - Его Величество опасается, что Талиг в ближайшее время захочет ответить за нанесенные обиды, и я разделяю его опасения. Нам нужно будет как можно скорее собрать все пригодные корабли. Починку, думаю, без нас закончили, а вот что там с кадрами... Надо своими глазами смотреть. Завтра я собираюсь навестить Анну фок Шнеенталь. Ты не был у нее?
- Нет, - Руппи опустил глаза и слегка покраснел, - Я передал ей браслет, но не сам, я сидел в Фельсеньбурге, а потом...
- Что ж, лучше поздно, чем никогда. - если быть честным с самим собой, Кальдмеер тоже не знал, как посмотрит Анне в глаза.
Руппи порывисто поднялся и отошел к окну. На улице уже стемнело, на темном небе выступили звезды.
- Не могу представить службу на другом корабле, - на грани слышимости произнес Руппи, подозрительно шмыгнув носом. - С другой командой... - прислонился лбом к стеклу.
Олаф не мог винить адъютанта в подобном проявлении слабости. Считается, что мужчины не плачут, это вдалбливают любому ребенку, как только он начинает осознавать себя. За свою жизнь Олаф видел разные проявления чувств и успел убедиться, что приравнивают слезы к недостойной слабости только те, кто не испытывал настоящей боли. Молодой лейтенант на всю жизнь запомнил отправление в последний путь корабля «Святая Фредерика» - тогда вся команда не смогла сдержать слез. Слаб не тот, кто плачет, а тот, навсегда остается замкнутым в своем несчастье, неспособен пережить и отпустить его.
- Руппи, - как мог, мягко, произнес Кальдмеер, - я не смогу найти слов, которые смогли бы утешить тебя. Как и самого себя. Я знаю одно — то, что мы потеряли тех, кого любим, ничего не меняет. Мы должны продолжать жить... и жить так, чтобы оказаться достойными их памяти. У нас всегда останется наша память, мы сами, и море. Мы выполнили наш долг перед погибшими, и мы выполним свой долг перед страной. За себя и за них. - кому он говорит это — Руперту, или самому себе? - Вы станете хорошим адмиралом, лейтенант, и вся команда «Ноордкроне» в Рассветных садах сможет гордиться вами.
Руппи проводит рукой по лицу и отворачивается от окна.
- Простите, мой адмирал, - кажется, он хотел привычно щелкнуть каблуками и это неожиданно развеселило Олафа. Он сдержал улыбку, - Я проявил недостойную слабость, это больше не повторится!
- Забудь, - машет рукой Олаф, и разливает по бокалам остатки вина, - Давай лучше за удачу, видит Создатель, она нам понадобится. Пока мы можем позволить себе... поднять бокалы как частные лица.
- За удачу! - Руппи пьет до дна, - Так и будет! - и с размаху швыряет бокал о стену.. Стекло разлетается дождем блестящих осколков.
Кальдмеер усмехается: все-таки любовь к красивым жестам у Руппи неистребима. А впрочем, почему нет?
Второй бокал летит в стену следом за первым.
V
К вдове шаутбенахта Шнеенталя Олаф в компании Руппи отправился после полудня. Предупреждать о визите он не стал — тратить полдня на отправление записки и получение ответа ему не хотелось. Как он и ожидал, Анна оказалась дома. Открывшая дверь горничная всплеснула руками:
- Господин адмирал! Как хорошо, что вы пришли! Госпожа Анна будет рада, ей, бедняжке, последнее время редко приходилось радоваться...
Олаф глубоко вдохнул и перешагнул порог знакомого дома. Ему случалось бывать здесь в отсутствие Адольфа: если тот не имел возможности вырваться к семье, Кальдмеер никогда не отказывал ему в просьбе передать письмо, тем более, ему не составляло труда заглянуть в Анне и своими словами рассказать ей, как обстоят дела. Однако, невозможно было поверить, что командирский голос Адольфа никогда не снова не зазвучит в этом доме.
- Здравствуй, - Анна появилась на пороге неслышно, как тень, серое платье с глухим воротником только усугубляло это сходство, - Я уже думала, ты не придешь. Руппи, - она улыбнулась бледной улыбкой, - я рада тебя видеть.
Анна фок Шнеенталь была некрасива: слишком широкий рот, слишком бледные, почти бесцветные, глаза; и не очень родовита. Однако, было в ней что-то, что заставило убежденного холостяка Адольфа связать свою жизнь с этой женщиной. Когда он впервые заявил, что намерен жениться, смеялась до слез вся их компания, и Олаф чуть ли не громче всех. Однако, уже через пару месяцев Адольф с Анной сыграли свадьбу. Они были счастливы двадцать лет, прижили троих детей...
- Прости, - Кальдмеер наклонил голову, - Я просто не мог прийти к тебе, пока не закончится суд.
- Забудь, - Анна махнула рукой, вымученно улыбаясь, - Садитесь, в ногах правды нет. Сейчас принесут шадди.
Олаф сел на диванчик, обитый легкомысленной сиреневой тканью, Руппи опустился рядом. Повисло неловкое молчание, говорить только для того, чтобы создать видимость беззаботности, никому не хотелось.
- Как ты? - наконец спросил Олаф. Это прозвучало по-дурацки и чуть ли не жалко, но к чему городить пустые слова, если смысл все равно один?..
- Как... Сама не знаю, - Анна смотрела словно сквозь гостей, не замечая их, - Тяжело, но вытерпеть можно. В конце концов, я всегда знала, что это может произойти, военный есть военный... Тяжелее всего было объяснить Нильсу, что отец больше не придет. Ему всего три... С девочками легче, они все-таки что-то уже понимают. Я их отправила из столицы, пока не закончится это светопреставление.
Принесли шадди и ароматно пахнущие булочки, посыпанные сахарной пудрой, какие в этом доме всегда подавали в полдень.Жизнь шла своим чередом. Олаф вспомнил, как неоднократно полушутя обещал Адольфу отдать того под трибунал за привычку ставить чашку с шадди на карты, оставляя на них круглые следы. Адольф делано возмущался: почему, дескать, Бюнцу кружки с пивом ставить можно, а ему нельзя?! Это, впрочем, были только шутки, просто Адольф никак не мог понять простонародного пристрастия Отто Бюнца к пиву.
- Почему ты не уехала с детьми? - спросил Олаф.
- Я не могла, - Анна пожала плечами, словно объясняя очевидное, - До последнего было неясно, чем закончится история с твоим обвинением. Если казнь должна была случиться, мне нужно было это видеть.
- Ты хотела видеть казнь Бермессера? - изумился Олаф.
- Конечно, нет. Что мне до него... Сбежал и сбежал. Такие всегда были и будут. А винить его в разгроме наших войск... Даже мне ясно, что один корабль погоды не сделает. Но если бы дело решилось не в твою пользу... Я не видела, как умер мой муж, и, разумеется, не хотела видеть твою смерть, но не могла иначе.
Олаф не нашел, что ответить, пораженный силой духа этой женщины.
- Расскажи мне, как это случилось, - попросила Анна после недолгого молчания.
- Я не видел. Руперт знает больше.
Руппи рассказал. Анна слушала спокойно, только руки бездумно теребили бахрому диванной подушки.
- Спасибо, Руперт. - Она вздохнула, - Ты все сделал правильно.
- Он погиб как герой, - вдруг выпалил лейтенант и вперил в Олафа хорошо знакомый тому горящий взгляд, - мой адмирал, шаутбенахт Шнеенталь заслужил награду! Забыть о его заслугах было бы несправедливо!
- Ты прав. Я думал об этом, - Кальдмеер первел взгляд на Анну, - Ты ее обязательно получишь. Он заслужил.
- В этом я никогда не сомневалась... Но мне ничего не нужно.
- Нужно, - возразил Олаф, - Это всем нужно.. Если оставлять без внимания поступки, без сомнения, геройские, кто захочет проявлять героизм? Я понимаю твои чувства, такие вещи надо делать сразу, иначе кажется, что они теряют смысл, но я бы все равно не смог ни забыть, ни игнорировать. Подумай о детях, они не должны жить с чувством, что заслуги их отца забыты. Тем более, если ты все еще хочешь, чтобы Нильс пошел по стопам отца...
- Разумеется, хочу, - перебила Анна. Олаф отметил, что ее улыбка становится более живой, - Так что будь добр, постарайся, чтобы у Дриксен к тому времени остался хотя бы один корабль.
- Приложу все усилия, - также шутливо ответил Олаф, подумав, что в реальности сделать это будет не так-то легко.
- Ладно, - Анна подтолкнула гостям блюдо с булочками, - Погоревали, и хватит. Ешьте и расскажите мне о вашем героическом пребывании в плену. Здесь такие версии гуляли... Начиная с того, что фрошеры каждый день пытают пленников вместо завтрака, обеда и ужина, и заканчивая утверждениями, что все наши моряки непременно вступят в сговор с врагом, и нам лучше бежать в Седые земли прямо сейчас, иначе нипочем не спастись и пребывать под гнетом завоевателей до конца дней.
Остаток встречи прошел и в самом деле веселее. Олаф уступил Руппи право рассказчика, и тот рассказывал, жестикулируя булочкой и выбирая самые оптимистичные моменты их пребывания в Талиге. Когда пришло время прощаться, Анна потребовала с них обещание навещать ее по возможности. Они, разумеется, пообещали.
По дороге обратно Кальдмеер вдруг вспомнил, что он так и не написал родне. Последнее, что они получили от него — короткая записка, отправленная из какой-то деревеньки по пути в столицу. Тогда казалось, что нужно спешить изо всех сил, кощунственным казалось даже тратить время на подробное письмо. В какой-то степени даже хорошо, что он вряд ли скоро сможет навестить семью, Эрика устроила бы ему такой разнос... Эрика Кальдмеер была старшей из пяти детей и от природы отличалась очень жестким характером, в отличии от матери, которая с обращалась с детьми всегда ласково. Олаф был младше всего на два года, но это не мешало Эрике постоянно изводить его нравоучениями, а порой даже поднимать на него руку. Какое-то время Олаф терпел, но надолго его не хватило и большую часть детства они с сестрой провели в постоянных драках, за что обоим доставалось еще и от родителей. К тому же, несмотря на уверенность Олафа с том, что совести ему Создатель отмерил достаточно, Эрика считала иначе и постоянно его чем-то попрекала. С тех пор прошли годы, они с сестрой давно повзрослели и хорошо ладили, Олаф, по возможности, писал ей отдельные письма, но каждое посещение родного дома начиналось с разноса, как он смеет забывать родных и так подолгу где-то пропадать. Когда-то Олафу казалось, что если он дослужится до высокого чина, это прекратится, но тепреь он понимал, что даже стань он кесарем, на сестру это не произведет никакого впечатления. Хотя он точно знал, что в глубине души она им гордится, но чтобы Эрика в этом призналась, требовалось пришествие Создателя, не меньше.
- Руппи, ты написал домой, что получил назначение?
- Нет, - Руппи поскреб затылок, - Совсем из головы вылетело. Напишу матери сегодня, раз время есть.
- А сестрам? - Кальдмеер понимал, что это не его дело, но не смог сдержать любопытство.
- Не знаю...- Руппи удивленно посмотрел на Олафа, - Я им не пишу. О чем? Не об учениях же.
- Но ведь матери ты пишешь не об учениях.
- И правда... Надо же, я об этом просто никогда не думал. Когда я уехал, они были еще маленькие, с ними и поговорить особо не о чем было, не то, что писать. Нехорошо, наверное, так поступать. - Руппи тяжело вздохнул, видимо, представлял, какие муки его ожидают в попытках сочинить письма домой.
VI
Прибыв в Мехтенберг и увидев, в каком состоянии находится эскадра, Кальдмеер с трудом удержался от того, чтобы схватить за голову на глазах у подчиненных. Строго говоря, это скопище побитых кораблей с трудом можно было назвать эскадрой. В строю было всего шесть линелов и старый пузатый фрегат, не считая тех двух, которые отправились сопровождать торговый караван в Гайифу. Это ослабляло и без того слабую эскадру, но даже командуй Олаф в момент принятия этого решения, ему пришлось бы смириться. В мирное время для защиты от контрабандистов выделяли корабли Северного флота, но сейчас шла война и от благополучия торговли зависело благополучие обоих флотов. Бермессер был посредственным адмиралом, хотя отнюдь не таким безнадежным, каким, как знал Олаф, его считали юные и восторженные лейтенанты, но о финансовых вопросах он всегда пекся и решал их вполне успешно. До последнего времени, когда сперва интриги вокруг трона, а после предъявленное обвинение заставили его бросить ремонт флота на самотек. Последствия оказались ужасающими. После сражения в живых осталось лишь девять капитанов, из которых только шестерым удалось добиться поставки нужных для ремонта материалов и удержать на кораблях боеспособные команды. Назначить недостающих командиров никто не позаботился, в итоге половина матросов разбежалась и на кораблях различной степени целостности творилось Леворукий знает что. Зато — верх безумия! - на стапелях было заложено три новых линеала. По личному приказу Его Высочества. Оставалось лишь благодарить Создателя за то, что у Талига нашлись более важные дела, чем нападение на неспособную оказать сопротивление с моря Дриксен.
Три дня спустя Кальдмеер сидел в своей каюте на борту «Зиглинды». Срочных дел, требовавших его присутствия здесь, не было, но ему нужно было привыкнуть к новому флагману. А флагману — к нему. Пока все здесь было чужим, но это до поры.
Сквозь открытое по поводу не спадающей жары окно доносились ласкающие слух военного моряка звуки — стук молотков, голос выкрикивающего команды офицера и приглушенные расстоянием пушечные выстрелы. Мористее внешнего рейда отремонтированные корабли проводили артиллерийские учения. Дела шли не так уж плохо, если Создатель пошлет еще несколько спокойных дней, то можно будет не опасаться быть застигнутым врасплох. А пока оставалось только ждать пополнений и разбирать толстую пачку прошений, количество которых с каждым днем увеличивалось. Разбит флот или не разбит, ожидает ли их новое поражение и новые жертвы — желающих сделать карьеру или продвинуть своих братьев, сватов и племянников, хватало с избытком. Старшие лейтенанты кораблей, оставшихся без командиров, считали себя заслуживающими повышения, капитаны стремились выбить местечко для своих близких, а Олафу необходимо было решить эту головоломку так, чтобы достигнуть максимальной боеспособности флота и оставить минимальное количество недовольных. Кальдмеер потер уставшее от писанины запястье и задумался. Нужно было отправить кого-то патрулировать побережье на случай появления противника. Для этого вполне подходил «Варит» небольшой, но достаточно быстрый тридцатипушечный фрегат, требовавший лишь незначительного ремонта. Разумеется, оставшийся без капитана, и в этом была главная загвоздка. Всех самых толковых он уже назначил на линеалы, а оставшиеся... Адмирал цур зее снова перебрал в уме кандидатуры, побарабанил пальцами по столу и решительно взялся за перо. Подписав назначение, он надел мундир и вышел на палубу. Находящиеся на шканцах офицеры вытянулись и отдали честь, тут же, впрочем, снова устремив взгляды в сторону носа, где под руководством Руппи шла установка стеньги на фок-мачту. Олаф внимательно наблюдал за тем, как тот отдает команды. Убедившись, что стеньга надежно закреплена, он подозвал адъютанта к себе и произнес:
- Вы получаете новое назначение. Отправляйтесь на борт «Варита» и примите командование. В кратчайшие сроки завершите ремонт и получите новые указания. - наблюдая, как на лице Руппи отразилось ошеломление, смешанное с недоверием, Олаф закончил, - Примите мои поздравления, капитан фок Фельсенбург. - и сам удивился тому, как непривычно это прозвучало.
- Благодарю вас, мой адмирал, - Руппи красиво, как на параде, отдал честь, - я отправлюсь немедленно.
- Прекрасно. После завершения ремонта жду вас с докладом. Лейтенант цур зее, распорядитесь, чтобы капитану подали шлюпку.
Наблюдая за тем, как новоиспеченный капитан покидает флагман, сопровождаемый поздравлениями и пожеланиями удачи, Олаф ощутил прилив грусти. «Действительно старею, - подумал он, - Если так пойдет, подам в отставку, уеду в деревню, буду выращивать капусту и ностальгировать по годам молодости и славы». На самом деле это чувство было вполне объяснимо, им с Рупертом довелось многое пережить вместе и это придало их отношениям большую, чем между адмиралам и адъютантом обычно, близость, а поскольку Олаф и без того был достаточно внимателен к молодежи, которая служила под его началом, так как в каждом лейтенанте видел будущего капитана, это и стало проблемой. Иногда Олафу казалось, что Руппи, хоть и не оставил своих планов на адмиральский чин в будущем, перестал думать о промежуточных шагах, которые должны были привести его к этому. Слишком привык быть скорее адъютантом, чем лейтенантом. Кальдмеер фиксировал это краем сознания, но до поры мер не предпринимал. Повышать Руппи было не за что, а переводить под другое начало не имело смысла, к тому же такой шаг мог быть расценен как приставление адмиральского соглядатая к в чем-то провинившемуся подчиненному. К тому же Олаф был совершенно не уверен в том, что, несмотря на горячее желание молодого Фельсенбурга посвятить себя флоту, его семья позволит ему это. Адмирал цур зее ставил на битву при Хексберге и намеревался дать Руппи шанс показать себя в серьезном бою, но обстоятельства сложилист так, что ему пришлось пожертвовать Рупертом-лейтенантом в пользу Руперта-внука герцогини. Однако, судьба часто подкидывает людям неожиданные повороты и меняет их неожиданным образом. Несмотря на то, что Руппи был даже услужливее, чем обычно, Олаф стал замечать в нем новые черты. И в твердости принятого Фельсенбургом решения он больше не сомневался. А семья... Семье придется это принять. Руперту пора было отправляться в самостоятельное плавание как в прямом, так и в переносном смысле, и Олаф был уверен, что ему не придется пожалеть о своем решении. К тому же кандидатуры лучше на данный момент у него попросту не было.
На следующий день Руперт явился с докладом и сообщил, что «Варит» принимает продовольствие и после этого сразу же готов отправляться куда угодно. На лице капитана застыла забавная смесь радости и озабоченности. Олаф прекрасно понимал эти чувства. Он прекрасно помнил тот день, когда сам впервые получил в командование корабль. Такие воспоминания не из тех, что стираются с годами.
- Вы отправитесь патрулировать побережье. Зайдете так далеко на юг, как сможете. Увидев противника, в бой не вступать, вернуться и доложить. Не вступать в бой ни с кем, даже с самой дряхлой талигойской посудиной. Торговцев можете захватывать, но сомнительно, что они вам встретятся. Приказ вам понятен?
- Так точно. Патрулировать, вернуться и доложить, - повторил Руперт.
- Хорошо. Выйдете с рассветом. И, мой вам совет, Руперт — посвятите эту ночь сну, а не размышлениям о том, как вам следует наилучшим образом выполнить это задание. Для этого вполне хватит вечера. - по слегка покрасневшим щекам Фельсенбурга Олаф понял, что точно угадал ход его мыслей. - Вы довольны командой?
- Вполне, мой адмирал.
Другого ответа Олаф и не ждал, никто не признает в первый же день командования, что у него проблемы с подчиненными, но Руперт, кажется, действительно был доволен.
- В таком случае выполняйте приказ. Удачи, капитан.
- Спасибо, - Руперт отдал честь и счастливо улыбнулся, - Я вас не подведу.
- В этом я нисколько не сомневаюсь, - ответил Кальдмеер, и тоже улыбнулся в ответ, - Как вы считаете, стал ли бы я назначать человека, от которого ожидал бы, что он подведет меня?
VII
Гребцы синхронно опустили весла, замедляя ход, и шлюпка со стуком ткнулась в борт огромного линеала. Ротгер уже было рванулся к трапу, чтобы привычно взлететь по нему и лихо перемахнуть через фальшборт, но вовремя одернул себя, застегнул мундир и поправил перевязь. Вице-адмирал Вальдес официоз ненавидел, Альмейда же всегда был предельно серьезен в отношении службы, так что приходилось терпеть. Чинно поднявшийся по трапу Ротгер был встречен выстроенными на шканцах офицерами и привычно-размеренным голосом Первого адмирала:
— «Франциск Великий» приветствует на борту вице-адмирала Вальдеса.
После положенных по уставу церемоний, заученных до потери смысла реплик и непрекращающегося обмена любезностями, Альмейда пригласил Ротгера проследовать за ним. Мысленно поблагодарив всех возможных богов за то, что адмирал отказался от своей излюбленной пытки — званого обеда на борту флагмана с разговорами ни о чем, - Вальдес, напряженный от нетерпения как струна, спустился за Альмейдой в адмиральскую каюту. Сквозь кормовое окно Вальдес видел снующие по гавани бесчисленные шлюпки. Альмейда жестом предложил ему сесть и распустил узел шейного платка, понизив таким образом уровень официоза на пару градусов, но остался стоять. Эта привычка Первого адмирала была поводом бесчисленных шуток в узком кругу, Альмейда наверняка был осведомлен об этом, но, видимо, пока приказы выполнялись в точности и с полной отдачей, его мстительность дремала.
— Завтра? - спросил Вальдес, закладывая ногу на ногу и кивая в сторону суеты в гавани. Это могло означать одно — альмиранте уходил на Марикьяру.
Альмейда кивнул. Ротгер и Рамон не были друзьями, более того, они были едва знакомы как начальник и подчиненный. Альмейда делил свое время между Марикьярой и Олларией, Вальдес нес службу в Хексберге и приказы чаще всего получал в запечатанных пакетах. Однако, минувшей осенью и последовавшей за ней долгой зимой они неожиданно выяснили, что понимают друга не то что бы с полуслова — почти вообще без слов.
— Слышал новости? - вопрос был риторическим — о внезапном восстановлении статус-кво в царственной фамилии Дриксен и возвращении к своим обязанностям адмирала цур зее не услышали за вчерашний день только от рождения глухие. - Что думаешь?
Оставив при себе сообщение, что от того, чтобы напиться на радостях до положения риз Вальдеса остановило только предчувствие, что на следующий день он получит приказ — к чему все, собственно, и шло, Ротгер пожал плечами:
— Радуюсь. Будет, чем заняться.
Альмейда снова кивнул:
— Не терпится помериться силами с адмиралом цур зее? Я так и думал. Что ж, я тебя не разочарую. Самому немного жаль, что приходится уходить, но что поделаешь — в Гайифе неспокойно... Зато тебе все карты в руки. Выходи, как будешь готов.
Вальдес широко улыбнулся:
— Я готов.
— Прекрасно. Они — не готовы. Вытащи Кальдмеера из Мехтенберга. Пройдись по побережью, собери там урожай — он выйдет, - на лице Альмейды тоже появилась легкая улыбка, - Пустишь вперед захваченные «гусиные» линеалы — посмотрим, как ему это понравится. Исполняйте, вице-адмирал.
I
I
- А когда мы с Куртом были в столице, это было после рождения нашего третьего... - вдохновенно вещала Юлиана Вейзель, безупречно-изящными движениями нарезая мясо. Мелания слушала, всем своим видом демонстрируя неослабевающий интерес. Луиджи, неудачно зашедший в гости, со страдальческим видом жевал. Впрочем, было непонятно, доставляет ли ему особенное страдание рассказ Юлианы или нечто иное — было бы желание пострадать, а причина всегда найдется; у Луиджи желания всегда было хоть отбавляй. Ротгер прихлебывал вино, смотрел на клонящиеся под косыми струями ливня ветви деревьев в саду и размышлял о том, что если бы любимая тетушка выразила желание устроиться боцманом на корабль, любой из капитанов эскадры Хексберга принял бы ее с распростертыми объятиями. Голос у Юлианы был приятный, но удивительно мощный. А еще ее можно было бы выпускать на шлюпке вперед авангарда для снижения боевого духа противника перед боем...
- Ротгер! - тетушка на миг отвлеклась от внимающей Мелании и обратила взор и карающий перст на племянника, - Почему ты ничего не ешь?! Курт был таким же, когда мы поженились, вечно думал о своих мортирах и фортификациях вместо еды. Это все оттого, что живешь холостяком! Вот когда мы с Куртом...
Вице-адмирал послушно взялся за прибор. Есть ему по-прежнему не хотелось, это был обманный маневр, все равно через полминуты Юлиана все равно переключит свое внимание на более выгодный объект. «Мы с Куртом...». Интересно, что сказала бы тетушка, если бы он приехал к ней в гости и стал рассказывать племянникам о том, как «Мы с Олле»... В другое время эта мысль развлекла бы бы Вальдеса, но сложившаяся ситуация начисто отбила желание шутить. Прошло уже два месяца с того дня, как адмирал цур зее со своим неугомонным адъютантом пересекли границу Талига, закончилась зима, весна цвела и благоухала, а вице-адмиралу казалось, что вся радость из его жизни утекла под землю вместе со стаявшими снегами. Он, словно невзначай, спрашивал, нет ли новостей из Эйнрехта и каждый раз получал отрицательный ответ. Все вокруг чесали языками, обсуждая наступление Бруно и оборону фок Варзова, но даже это перестало интересовать Вальдеса после того, как две недели назад стало известно о разбившем кесаря ударе и назначении Неистового Фридриха регентом. Что это означало, было ясно и ызаргу. Вальдес никогда не отличался терпением, теперь же он буквально не знал, чем себя занять, лишь бы не думать о неизбежном. Почти неизбежном. Практически каждый день он с утра до ночи гонял матросов, без толку и без смысла, пока команда не взвыла и Ротгеру пришлось дать им увольнительную. Поэтому он и сидел в столовой в компании родственницы-бергерши, изгнанницы-гоганни и фельпского капитана. Это тоже было бы забавно, если бы не... все.
Вальдес малодушно мечтал, чтобы судьба Олафа решилась поскорее, так или иначе. По крайней мере, тогда он будет знать, что делать. Когда Западный флот окончательно останется с «противоположностью головы», Альмейда отдаст приказ. Не может не отдать! И тогда Вернер фок Бермессер, личный друг Его Высочества регента, убедится, что в море ему не место. Ни живому, ни мертвому. Ротгер чувствует, как губы против воли растягиваются в улыбку. Совсем недобрую улыбку, под стать захлестывающей душу ненависти. Как ни удивительно, Ротгер Вальдес до недавнего времени не знал, что такое ненависть. Это чувство казалось ему совершенно излишним, обременяющим, тягостным, пригибающим к земле... Что ж, за этот год слишком многое изменилось в жизни вице-адмирала.
- Господин Джильди, вас не затруднит передать мне соль? - Луиджи, чуть ли не впервые за вечер поднял глаза от тарелки и передал Юлиане солонку. Бросил взгляд на Меланию и снова обратил страдающий взор на столовые приборы. Иногда Ротгеру хотелось врезать фельпскому товарищу, а еще лучше — отметелить его до бессознательного состояния. Останавливало Вальдеса только уверенность, что Луиджи все равно ничего не поймет, только обидится. Но в самом деле, как можно убивать собственное счастье воспоминаниями о несбывшемся прошлом?! Как можно за него не бороться?
- Это неверотяно! Эти «гуси» всерьез считают, что Марагона уже у них в кармане! - тема войны была столь же мила сердцу тетушки, как как и тема женитьбы всех на всех, - Курт говорит, что в течение месяца они собираются попробовать на зуб гарнизоны на северо-востоке...
- Почему эти люди так любят воевать? - Мелания непонимающе посмотрела на супругу генерала, но в ее голове не страха, только удивление. Эту девочку не так-то просто напугать, несмотря на ее беззащитный вид.
Юлиана привычно поняла этот вопрос по-своему.
- Нам с тобой нечего бояться, Мелания, - она успокаивающим жестом кладет руку на плечо рыжеволосой девушки, - Курт говорит, как только они наладят снабжение, из гусей только пух полетит. Лето не успеет закончиться, как крестьяне Южной Марагоны смогут вернуться на свои поля.
Ротгер не мог бы сказать, кто тянул его за язык, но слушать эти рассуждения спокойно было невозможно. Лучше бы о свадьбах говорила...
- Олаф говорит, что Бруно настроен очень решительно и собирается взять Марагону любой ценой, - скучающим голосом произносит Вальдес. - Так что я бы не надеялся разделать с ним до конца лета.
Луиджи пораженно таращится на подавшего голос вице-адмирала. Юлиана хмурит брови:
- Олаф? Кто это?
- Адмирал цур зее кесарии, с которым я имел честь познакомиться благодаря доброй душе нашего фельпского друга, - беспечным тоном отвечает Ротгер, откидываясь на спинку стула.
- Что?! - тетушка буквально вне себя, - И ты веришь словам какого-то поганого варита?! Конечно, он наплетет тебе что угодно, лишь бы ввести в заблуждение. Ты положительно сошел с ума, Ротгер! Курт говорил мне...
- Что он тебе говорил? - Ротгера безумно злит тетушкина непрошибаемость. Конечно, он понимает, что поступает по-свински, срывая злость на ней, но остановиться он уже не может, - Что господин Кальдмеер исключительно достойный человек? Что фок Варзов понятия не имеет, где ему взять резервы для укрепления границы? Нет, он не говорил тебе об этом?!
- Курт никогда не стал бы скрывать от меня правду, какой бы жестокой она не была!
- Конечно, не стал бы! Только ты всегда понимаешь сказанное так, как тебе удобно!
Луиджи явно еще сильнее начинает жалеть о том, что решил заглянуть к вице-адмиралу этим вечером. Юлиана отшвыривает салфетку.
- Иногда ты заходишь слишком далеко, - произносит он высоким звенящим голосом и резко поднявшись, выходит из комнаты.
Мелания пристально смотрит на Ротгера огромными блестящими глазами.
- Господин Вальдес, вы несправедливы к рос... родственнице, - тихо говорит она и выходит вслед за Юлианой.
Ротгер отшвыривает стул, вихрем проносится о дому и выскакивает под дождь. Тугие струи бьют по лицу, смывая злость и тоску, и оставляя только безмерную усталость. За спиной хлопает дверь.
- Что за кошка тебя укусила? - недоуменно спрашивает Луиджи, не спеша выходить из-под защиты крыльца.
- Забудь, - делано-беззаботно отвечает Вальдес, - пойдем лучше в кабак, запьем сегодняшний вечер, - хлопает он фельпца по плечу.
Завтра он извинится перед тетушкой. Пожалуй, надо будет купить ей какой-нибудь подарок. Завтра будет новый день. Рано еще отчаиваться. Удача моряка всегда с ним, Олаф всегда был удачлив... до последнего времени. Но невезение не может длиться вечно. Ему еще повезет, не может не повезти! А Бермессер отправится к кошкам. Девочки больше не плачут, это хороший знак. Ротгер Вальдес улыбается, подставляя лицо дождю.
II
II
Из ставшего привычным тупого оцепенения Кальдмеера вырвал шум в коридоре. Из-за двери камеры раздавался звук приближающихся шагов. Смена караула? Нет, еще рано, если он верно определил время по виднеющему в крохотном окне клочку серого неба...
Шаги затихли у самой двери и оттуда раздался громкий голос:
- Открывайте! Что вы там возитесь, поживее! Приказ коменданта. - это был уверенный голос человека, привыкшего, что его приказам повинуются, и повинуются быстро, без лишних разговоров.
Дверь распахнулась и в залитом светом проеме показалась высокая широкоплечая фигура, но лица Олаф против света разглядеть не мог. Человек шагнул в камеру, подошел к грубо сбитой лавке, которая заменяла постель узнику Замка печальных лебедей и положил на край стопку одежды. Судя по мундиру, это был кто-то из городской стражи Эйнрехта, но в каком чине, Кальдмеер не понял. В прошлой жизни, до суда, разбираться в званиях столичной стражи Олафу было совершенно без надобности. А были ли доставившие его в тюрьму стражниики рядовыми или офицерами, его совершенно не интересовало. Однако, этот рядовым явно не был.
- Одевайтесь, господин адмирал, - произнес неожиданный посетитель, - Когда будете готовы, я провожу вас с коменданту.
Дверь снова закрылась, но скрипа ключа в замке не последовало. Олаф медленно поднялся и, не веря своим глазам, взял в руки белую рубашку, поднес к лицу. Перед ним лежала форма адмирала цур зее кесарии. Что это, неожиданное спасение, или изощренная издевка? Что его ждет — свобода, или казнь, срежиссированная как умелое представления для толпы? Как бы то ни было, задерживаться не имело смысла. Олаф с наслаждением стянул с себя тюремные тряпки и оделся. Выйдя в коридор, он с трудом удержался от искушения прикрыть глаза рукой — неяркий свет факелов после полутемной камеры резал глаза. Часовые стояли навытяжку. Стражник бросил на Кальдмеера быстрый взгляд и указал рукой:
- Прошу вас следовать за мной.
Сырые стылые коридоры, лестницы с выщербленными ступенями, едва различимые пятна копоти на низких потолках, еще коридоры и снова лестницы, вверх-вниз... Неизвестный Олафу архитектор построил настоящую крепость, неведомо как добившись эффекта подвала даже на верхних этажах строения. Кальдмеер шел, вимательно глядя под ноги, чтобы ненароком не оступиться. В голове лихорадочно метались мысли, но попытки угадать, что могло произойти, ни к чему не приводили. Олаф мысленно одернул себя. Рано делать какие-то выводы, терпи, не спугни удачу, еще несколько минут, и ты узнаешь, что тебя ждет... Если новости окажутся дурными, что ж - будем действовать по обстоятельствам.
Тем временем, они оказались в южном крыле замка, которое было чуть менее сырым и мрачным, чем предназначенные для соджержания узников. Стражник остановился перед основательной дверью, постучал.
- Адмирал цур зее к коменданту! - доложил он, распахивая дверь и делая Кальдмееру знак войти.
Олафа внутренне передернуло от звучания собственного звания — бывшего, господин Кальдмеер, бывшего, разве ты успел забыть, как, не далее, чем месяц назад, у тебя забрали шпагу, сорвали ордена с мундира... «Лишается звания адмирала цур зее и приговаривается к смертной казни через повешение...» - и шагнул в небольшую комнату. Из за заваленного бумагами стола поднялся невысокий полный человек.
- Господин Кальдмеер, прошу вас, садитесь, - засуетился он, указывая на стоящий перед столом дополнительный стул.
Благодарю вас, - Олаф изо всех сил старался сохранять спокойствие, но щека предательски дернулась, - я могу выслушать вас стоя. Если я верно понимаю, это не займет много времени.
Комендант встретил взгляд Кальдмеера и отвел взгляд, словно смутившись.
- Что ж, если вы желаете, конечно... Не стану мучить вас пустыми разговорами... - он принялся копаться в бумагах, наконец, отыскав нужную, прочистил горло и зачитал, - Олаф Кальдмеер, приказом Его Величества вы освобождаетесь из тюремного заключния. С вас снимаются все обвинения, вам возвращается звание, титул и все соответствующие этому привилегии. - комендант читал приказ, Кальдмеер уже не слушал. «Приказом Его Величества»... Неужели Фридриху как-то удалось короноваться? Или... Или — что?! Что это за игры?!
- ...вас обязывают явиться через три дня в здание суда на разбирательство, касающееся преступлений адмирала Вернера фок Бермессера. Подписано Его Величеством Готфридом, милостью Создателя кесарем Дриксен в двенадцатый день Весенних ветров. - Комендант положил приказ и выжидающе уставился на Олафа. Это раздражало.
- Его Величество здоров? - только и произнес Кальдмеер, надеясь, что это прозвучало нейтрально.
- Хвала Создателю! - комендант прямо-таки излучал дружелюбие, Олафу отчетливо чудилась фальшь в этом облике, - Сведения о том, что кесарь при смерти оказались... преждевренными.
Огромное, невероятное облегчение обрушилось на Кальдмеера. Кесарь жив и, главное, здоров настолько, что смог взять ситуацию под контроль! Сколько бы ни кичился принц, сдвинуть такой монолит, как Готфрид, ему не по силам, а влиятельные сторонники Фридриха еще двадцать раз подумают, стоит ли дальше помогать самозванному «регенту». Сидя в камере, Олаф старался не думать о сразившем кесаря ударе — это только затягивало его в пучину отчаяния, а он не мог позволить себе отчаяться.
- Хвала Создателю, - эхом произнес Олаф, - Благодарю вас за сведения. Я могу идти?
- Да, да, конечно, - угодливо закивал комендант, - Капитан Рунеберг проводит вас к воротам.
Олаф следовал за капитаном сквозь бесконечный лабиринт лестниц и коридоров, в голове было пусто, а в ушах раздавался еще слышный звон колокольчиков, которых в этой тюрьме, разумеется, быть не могло. Этот звук напоминал о тех прозрачно-холодных и пронзительно счастливых днях, когда Кальдмеер был по-настоящему свободен. Мог ли он когда-нибудь подумать, что найдет свое счастье в чужой стране, в земле, где все были его врагами?.. Что ж, это не могло продолжаться вечно, поэтому теперь ему предстоит найти источник счастья на родине. Свободу он уже получил, осталось добиться справедливости, а там как карта ляжет.
Он жив и он свободен! Олаф мысленно вознес Создателю свою, наверное, самою горячую и искреннюю молитву. Ее было совершенно невозможно сформулировать в словах, но этот поток чувств, словно шел прямо из груди широким золотым лучом, плавил камень потолка и возносился до небес. Олаф уже очень давно не просил ничего для себя. После Хексберга он долгое время мог молиться только за упокой, а сидя в камере, стылой неизвестности — просил Создателя удержать Руппи от необдуманных и рискованных шагов - тот уже сделал гораздо больше, чем требует долг адьютанта. Олаф очень надеялся, что даже если небесные силы подведут, силы земные смогут уследить за юношей, поэтому во время визита герцогини фок Штарквинд как мог, намекнул ей на горячность ее внука.
За Ротгера он тоже молился, хотя и не был уверен, станет ли Создатель помогать якшающемуся с нечистью безбожнику. Впрочем, зря, что ли, клирики столько говорят о милосерции и любви Создателя к людям, даже самым страшным преступникам? А ведь по способности совершать безумства Бешеному нет равных, поэтому Кальдмеер просил, так, как никогда не просил ни о чем, сохранить Ротгеру жизнь, счастливую, беззаботную жизнь любимца астэр. Молитвы успокаивали и давали надежду, поэтому Олаф был уверен, что поступает правильно. И все, что было — было правильным. Олаф улыбнулся, пользуясь тем, что идущий впереди капитан не видит его лица.
Суд продолжался три дня. Олаф выступил свидетелем и остальное время сидел, стараясь не вслушиваться в сбивчивые оправдания обвиняемого и думая, как скоро весть о происходящем дойдет до Талига. Руппи, неведомо как обуздав свой горячий нрав, выступил спокойно и четко, излагая факты, словно рапортуя, и засиял как начищенная монета, поймав ободрительный взгляд своего адмирала. Когда же Фельсенбург вернулся на свое место и уставился в пол, Олафу показалось, что тот так же устал от этого суда и испытывает не наслаждение местью, а только отвращение. Кальдмеер был этому рад, хотя немного волновался за юношу: рано или поздно тому придется войти в придворный мир Эйнрехта, где жизненно необходимо уметь скрывать свои чувства, пожимать руки подлецов и лизоблюдов... как Руппи с этим справится?
Пока же пожимать руки приходилось Олафу. В перерывах его постоянно ловили то придворные, собравшиемя поглазеть на падение Бермессера, то военные, ранее поддерживающие высокородного вице-адмирала, и все почти одними и теми же словами выражали свою радость оправданием такого талантливого и дойстойного военачальника, уверяли, что ни на минуту не верили в его виновность... Кальдмеер вежливо благодарил, пронзая собеседника своим знаменитым ледяным взглядом и дальше беседы, к счастью, не заходили. Присутствовала на суде и герцогиня фок Штарквинд, но завязать разговор она не пыталась, только однажды, встретившись с ней взглядами, Олаф прочитал в ее глазах молчаливое одобрение. Руперт на бабушку не смотрел.
Вечерами Олаф возвращался в выделенную ему комнату в столичной резиденции Фельсенбургов, куда его пригласил верный адьютант, глядя при этом с такой мольбой, что Олаф не смог отказаться, и засыпал, крепко и без снов. Эйфория первых дней прошла, тюрьма осталась позади, что ждало впереди, было неясно. Олаф достаточно знал Его Величество, чтобы понимать, что наказние Бермессера еще не означает полного прощения для него, Олафа Кальдмеера. Быть может, когда суматоха уляжется, его вернут в Северный флот и это станет концом блистательной карьеры адмирала цур зее. Оттуда он уже не поднимется. Впрочем, Олафу было решительно все равно. Он ждал развязки с судом и старался не думать о будущем.
На третий день был оглашен приговор и правосудие кесарии не подвело.
- Вернер фок Бермессер, вы признаны виновным в дезертирстве и лжесвидетельстве, и приговариваетесь к смертной казни. Вам отрубят голову завтра на рассвете. - произносит судья, припечатывая свое решение деревянным молотком.
- Следуйте за мной, - требует стражник, подходя к осужденному.
Паркетный адмирал держится на удивление спокойно, только сильно, до зелени, бледнеет. Олаф отстраненно наблюдает. Внутри пусто, никаких чувств. Завтра все это кончится. Завтра на рассвете.
Ночью Кальдмеер так и не смог заснуть. Дни суда совпали с опустившейся на столицу жарой, днем было совершенно нечем дышать, ночи тоже не приносили прохлады
На рассвете он стоял и бесстрастно наблюдал за приготовлениями к казни. Олаф не хотел здесь находиться, стоящий рядом Руппи тоже не хотел, но это был их долг.
Палач в плотном колпаке ждал, сняв чехол со своего топора. Такой же, как и вчера, бледный Бермессер, изо всех старался держать себя в руках, но то и дело бросал умоляющие взгляды на скрипящего зубами Фридриха. Когда осужденного поставили на колени, принц отвернулся. Олаф смотрел. Сверкнул топор, голова упала в корзину. Кальдмеер прикрыл глаза, «покойтесь с миром», теперь его команда может спокойно отправиться в Рассветные сады.
- Мой адмирал! - встревоженный голос Руперта вырвал Олафа из оцепенения, - Вам нехорошо?
- Все в порядке, - Ледяной выдавил из себя улыбку, - Все в порядке.
- Тогда мы... Я...
- Можешь идти, - понял Олаф, - Я хотел бы пойти поставить свечи в память «Ноордкроне».
- А.. Да, конечно, мой адмирал. - судя по лицу Руппи, Олаф угадал и месть была совсем не так сладка, как мечтал Фельсенбург, сидя в ветреном Хексберге. Адьютант четко равернулся и направился прочь от места казни. Кальдмеер очень надеялся, что сегодня Руппи понял что-то важное.
- Господин адмирал, - раздалось нал ухом. Ледяной обернулся и столкнулся с буравящим его полным ненависти взглядом Его Высочества., - Кесарь просит вас навестить его сегодня в полдень, - выплюнул принц. Он явно был очень, очень раздасадован, оказавшись снова на вторых, если не на третьих, ролях. Олаф не мог не радоваться тому, что кесарь нашел способ поставить племянника на место. Значит, он достаточно оправился от болезни.
- Благодарю вас, - спокойно ответил Кальдмеер. Фридрих не удостоил его ответом.
Кальдмеер бросил последний взгляд на голову поверженного врага, задумавшись, может ли он называть покойного Вернера врагом. Думать так — означало равнять Бермессера с заслуживающими не то, что большего, уважения вообще — Альмейдой, Вальдесом... Ротгером. Ротгером, с шальным глазами, горячими руками, звонким смехом... Кальдмеер, не додумав свою мысль, отвернулся от трупа и пошел, куда глаза глядят.
Ноги сами принесли его к знакомому небольшому храму, который Олаф обычно посещал, когда бывал в столице. Кальдмеер вошел, зажег четыре свечи под ликом Создателя и долго смотрел на это лицо. Потом он опустился на скамью и закрыл глаза. Перед внутренним взором вставали лица тех, чья смерть сегодня оказалась отмщена. Олаф прощался. Он знал по именам очень многих во флоте, и всех — на своем корабле. Создатель, прими их под свою руку... Когда-нибудь я присоединюсь к ним, если Ты будешь милостив... Но не сегодня. Не сегодня.
Тягостная пустота внутри ушла, уступив место спокойствию. Пришло время оставить прошлое прошлому, мертвых — морю, и идти дальше.
Кальдмеер вышел из храма и направился во дворец.
III
III
К полудню солнце припекало уже вовсю и, окунувшись в приятную прохладу, которую сохраняли толстые стены дворца, Олаф с облегчением перевел дух. Прогулка была бы приятной, если бы не парадный мундир, который и так не являлся любимой деталью гардероба адмирала цур зее. По спине ползли противные капли пота. Олаф вытер лоб платком и направился на аудиенцию.
В приемной его встретил личный секретарь кесаря и провел в столовую, где ожидал Его Величество. Готфрид восседал за накрытым на две персоны столом, это было знаком расположения — с теми, кто был кесарю неприятен, он никогда не садился за стол.
- Ваше Величество, - поклонился Олаф. - рад видеть вас в добром здравии.
- Садись, - просто кивнул кесарь. Лишнего церемониала он тоже не любил, Олаф долго не мог к этому привыкнуть — что кесарь разговаривает с ним точь-в-точь как боцман с первого корабля, на который довелось попасть молодому Кальдмееру, - ешь.
- Благодарю, Ваше Величество, я не...
- Ешь! - громыхнул кесарь, - Мне не нужен адмирал, которого с палубы сдувает!
Полностью здоровым Готфрид не выглядел, но на знаменитом на всю кесарию голосе это нисколько не сказалось. Олаф сел и слуга поспешил наполнить его тарелку. Неожиданно адмирал понял, что он действительно зверски голоден и ему стоило большого труда есть медленно и аккуратно, как полагается в присутствии августейшей персоны. Когда с обедом было покончено, принесли шадди. Олаф вдруг задумался, когда же он последний раз ел с удовольствием. Выходило, что в промежутке между отъездом из Старой Придды и ранением Руппи по пути в столицу.
- Ну что, ты рад свершившемуся правосудию? - ухмыльнулся кесарь.
- Нет, Ваше Величество, - честно ответил Кальдмеер, - но я удовлетворен. - он знал, что кесарь поймет.
- Хорошо, - Готфрид удовлетворенно кивнул, - Так или иначе одной проблемой у нас меньше, и, даже, пожалуй, больше, чем одной. На флоте будут рады, а в армии это расценят как предупреждение.
- Да, - подтвердил Олаф, - На флоте будут очень рады.
- А ты перестанешь жалеть, что у тебя нет глаз на спине. Я понимаю. - Готфрид задумчиво побарабанил пальцами по столу, - Сейчас в стране спокойно и мы можем переключиться на войну, не опасаясь, что в тылу вспыхнет мятеж или что похуже. Армия и флот могут выступить единым фронтом, и это тоже благо. Бруно крепко завяз в Марагоне и, хотя в докладах он этого напрямую не признает, я вижу, к чему все идет. Скоро он запросит резервов и нам нужно будет их предоставить. Начинать эту войну было глупостью, но еще большей глупостью будет отступить сейчас. Что ты думаешь об этом, адмирал?
- Я согласен, Ваше Величество. Фельдмаршал Бруно лучший военачальник, который у нас сейчас есть и, пожалуй, у него есть шансы на победу.
- Лучший военачальник, - кесарь фыркнул, - Ты его не любишь, я знаю, но тебе хватает ума не показывать это. Не могу сказать того же о нем.
Это было правдой. Фельдмаршал и адмирал цур зее никогда не питали друг к другу нежных чувств, с того самого дня, когда Олаф впервые попал на высший военный совет, да еще и посмел высказаться, критикуя уже почти принятый план войны с Гаунау. Его часть, касающуюся морских сражений, разумеется. Честно говоря, Кальдмеер сам не мог понять, кто его дернул тогда за язык. Если бы он успел задуматься, то промолчал бы и, кто знает, как повернулась бы тогда его судьба. Наверняка он до сих пор возглавлял бы одну из эскадр Северного флота. Кесарю план неожиданно пришелся по душе. «Что ж, исполняйте, - сказал он, - Вернетесь с победой — получите повышение.». Та война всем принесла что-то новое: Олафу — орден и весь Северный флот под его начало, Хайнриху — зятя, а Бруно — стойкое неприятие Олафа Кальдмеера. Адмирал вспомнил, как смотрел на него Бруно во время их последней встречи. В этом взгляде легко читалась затаенная радость от возможности лицезреть падение нахального выскочки. Реагировать на это было глупо, поэтому Олаф смолчал, но как же ему было жаль, что он уже не лейтенант, который может смело вызвать на дуэль за один косой взгляд в свою сторону! Сможет ли он когда-нибудь простить Бруно это унижение? А Фридриху? А всей стране, которая спокойно смотрела, как адмирала цур зее чуть ли не в колодках ведут в Замок Печальных лебедей?.. Как некстати прорезалась болезненная гордость! Кальдмеер всегда считал, что имеет основания думать о себе как о человеке, которого не трогает то, что о нем думают другие. Жизнь решила развеять эти иллюзии, и это было очень неприятно. Чего он, в самом деле, ждал? Еще один орден в обмен на пятнадцать тысяч угробленных жизней?! Немыслимо!
- Ладно, - кесарь посерьезнел, - теперь к делу. Вне зависимости от ваших с Бруно отношений, родина у вас одна. Ты представляешь себе обстановку на фронте?
- Да, Ваше Величество, - в первый же вечер после суда Руппи доложил адмиралу обо всем. И о семнадцати линеалах, которыми теперь располагает Западный флот — тоже. Это было лучше, чем боялся Олаф, но все равно хуже некуда.
- Хорошо. Я думаю, Талиг не упустит шанс пощипать наше побережье, согласен?
- Да. Я удивлен, что они до сих пор этого не сделали. - честно признался Олаф.
- Я тоже, но это сейчас неважно. Важно только одно: сможешь ли ты им помешать.
- Это зависит от того, какую силу они бросят против нас. Больше эскадры Хексберга они вряд ли отрядят, в таком случае мы сможем продержаться достаточно долго.
- Я хотел усилить Западный флот за счет Северного, но сейчас мы уже не можем себе этого позволить. У меня есть подозрения, что Хайнрих не захочет сидеть без дела, и попытается втянуть нас в войну на два фронта, - лицо кесаря выдавало озабоченность, - Тебе придется обойтись тем, что есть.
- Обойдусь, - твердо сказал Олаф, - Конечно, нужно еще смотреть, что там с кораблями, с экипажем, с провиантом, но могло быть хуже. Однако, я уверен, что мне тоже понадобятся пополнения.
- Ты их получишь, - кивнул Готфрид, - У тебя еще есть дела в столице?
- Да, если Вы позволите.
- Позволю. Даю тебе день, послезавтра поедешь в Мехтенберг. Оттуда напишешь, как обстоят дела и чего не хватает, я распоряжусь. Исполняйте, адмирал цур зее. - Готфрид поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
- Слушаюсь, - поклонился Олаф и отправился исполнять, думая о том, что принесет каждому из них эта, новая, война.
IV
IV
Когда Олаф вернулся в особняк Фельсенбургов, слуга доложил, что граф еще не возвращался. Наверное, ему, как и Кальдмееру, не хотелось никого видеть. Олаф поднялся в свою комнату, с наслаждением умылся холодной водой и, сменив пропитанную потом рубашку на свежую, опустился на кровать, чувствуя себя совершенно выжатым. Собственная слабость вызывала глухое раздражение. Не хватало еще после одной бессонной ночи с ног валиться! Ничего, в море будет легче. В море всегда легче, чем на земле. С этой мыслью Олаф задремал и проснулся, когда солнце уже начинало клониться к закату.
Адмирал привел себя в порядок и спустился на первый этаж в поисках Руппи. Тот обнаружился в одной из небольших гостиных. Юноша стоял у распахнутого окна и невидящим взглядом смотрел на густые заросли цветущей сирени в саду. На подоконнике стояла чашка шадди, размеры которой втрое превышали чашечки, в которых подают шадди в приличных дворянских домах. Как в Дриксен, так и в Талиге. Однако, в доме Ротгера Вальдеса хозяину подавали шадди именно в таких чашках. Бешеный вообще считал себя выше всяческих условностей, и это касалось не только шадди.
Руппи сделал глоток и обернулся на звук шагов.
- Добрый вечер, - улыбнулся он,- вы проснулись как раз вовремя, скоро подадут ужин.
Несмотря на улыбку, глаза юноши выдавали беспокойство. Его явно что-то тревожило, но Олаф не собирался лезть адъютанту в душу. Если, конечно, тот сам не заговорит. Олаф подошел к окну и оперся о подоконник. Жара наконец спала, сирень наполняла воздух густым ароматом. Руппи все-таки заговорил:
- Мой адмирал... - он коротко вздохнул, - Я хотел предложить вам... вспомнить наших... команду «Ноордкроне». После ужина. - Руппи неуверенно смотрел на адмирала, на щеках выступил легкий румянец.
Олаф вполне понимал смятение юноши: и в самом деле это предложение было вопиющим нарушением субординации, и Руппи не мог быть уверен, что Олафу это придется по душе.
- Разумеется, - уверенно ответил адмирал, - Я рад, что ты это предложил. - и мысленно обругал себя последними словами за то, что не додумался до этого сам. И что не поинтересовался после казни, не хочет ли Руппи тоже посетить церковь. Видел ведь, что у юноши душа не на месте! Конечно, Руппи уже не мальчик, да и не обязан Олаф следить за его душевным состоянием, но отношения между начальниками и подчиненными строятся не только на основе Военно-морского Устава. По крайней мере, на земле.
Услышав ответ Кальдмеера, Руппи заметно расслабился.
- Я боялся, что вы сочтете это неприличным.
- Неприличным, более того — недостойным, было бы отказаться.
Ужин прошел в молчании и это, судя по всему, никого не тяготило. Олаф уже успел убедиться, что герцог Альберт по натуре не особенно разговорчив. В первый день пребывания Кальдмеера в особняке Фельсенбургов отец Руппи безупречно-вежливо принял адмирала цур зее, выразил свою радость по поводу возвращения Олафу доброго имени и предложил обращаться в случае необходимости, пустых же разговоров герцог не заводил.
После ужина герцог отправился к себе, а Олаф с Руппи переместились в гостиную. Руппи распорядился принести кэналлийского из семейных запасов и, после того, как вино было перелито в кувшин, отпустил слугу. Он налил в два бокала, задумчиво поболтал содержимое своего, и протянул второй Олафу. Адмирал поднялся, Руппи последовал его примеру.
- Помним, - тихо сказал Кальдмеер.
- Помним, - эхом откликнулся адъютант.
Олаф сделал глоток. Вино было хорошим, это все, что он мог сказать. Адмирал вообще не был знатоком вин, он даже затруднился бы определить, какая это «Кровь». В доме Кальдмееров предпочитали напитки попроще, на флоте — покрепче. Руппи пил торопливо, словно пытался утолить жажду терпким вином.
Память ударила в висок, как уже ставшая привычной тупая боль.
«Помним!»
- По-моему, мне чертовски идет белый цвет! - Шнеенталь гордо поправляет новую перевязь.
«Помним!»
- Вот вернемся с победой, видит Создатель, женюсь! - Бюнц опрокидывает стакан и со стуком ставит его на стол, - Хозяин! Еще!
Шумная компания кидается поздравлять капитана, звучат отдельные выкрики:
- Правильно, на кой ты ей без орденов-то сдался!..
Отто весело ругается и грозит шутникам месячной гауптвахтой, вызывая только более громкие взрывы хохота.
«Помним!»
Олаф проводит рукой по теплому дереву обшивки.
- Эта. «Ноордкороне» станет новым флагманом Западного флота.
- Да ты что?! - изумляется Шнеенталь, - Ты посмотри, как ее уделали! А нам через две недели в рейд...
- Значит, поторопим их, - пожимает плечами Олаф.
Адольф ворчит, но Кальдмеер видит, что и ему нравится этот корабль. Олаф улыбается и думает, что Ноордкроне, выдержавшая расстрел в упор, пока капитан пытался вывести его из тоннеля между рифами — более всех прочих достойна звания флагмана.
«Помним!». Адмирал тряхнул головой, возвращаясь в реальность. Руппи снова наполнил бокалы и опустился в кресло, Олаф последовал его примеру.
- Знаете, - Руппи пристально смотрел адмиралу в глаза, - я собирался отбить вас, если бы дело дошло до казни. А оно дошло бы.
- Я опасался этого, - честно ответил Олаф, - Это было бы очень в твоем характере.
- Да, было бы.. - юноша отвел глаза, - Я был уверен, что это единственно возможный шаг.
- А теперь ты сомневаешься?
- Нет, в этом не сомневаюсь. Я бы в любом случае пытался спасти вас, это мой долг. Не по уставу, по совести. Но я и это понял не сразу. Когда я узнал, что вас держат в тюрьме... я вообще ни о чем не думал. Сразу решил, - Руппи говорил быстро, словно боясь, что если остановится, то продолжить уже не сможет, - Я думал, что освобожу вас, потом Фридриха как-нибудь урезонят, вас оправдают, предатели заплатят... и все станет, как раньше. Я даже мысли не допускал, что, как раньше, уже никогда не будет. Не из-за Бермессера, из-за... наших потерь. Я ненавидел его, думал, что не смогу жить спокойно, пока его не вздернут. Я вздернул бы его сам, если бы мог... А вы не ненавидели его, это я понял на суде. Почему?
- Как бы я мог? - Олаф пожал плечами, - Вернер был глупцом и трусом, он был недостоин занимаемой должности. Я понимаю, о чем ты говоришь — ты думал, что он виновен во всех наших несчастьях, от моего заключения до наших потерь при Хексберге. Но мы не можем валить все с больной головы на здоровую. Я далек от всепрощения, но Бермессер расплатился за свои преступления, было бы глупо и наивно пытаться представить его причиной тех событий, которые случились из-за моих решений, а не из-за его.
- В этом нет вашей вины! - вскинулся Руппи.
- Подожди, - Олаф жестом остановил готового спорить до хрипоты адъютанта, - Я сейчас не об этом. Но в любом случае, вопрос о вине решать не тебе, и даже не мне. В твоем возрасте я тоже стал бы спорить, доведись мне попасть в подобную ситуацию. Но теперь за мной стоит слишком много людей, чтобы я мог легко сбрасывать со счетов вес своей ответственности. Я привел флот в Хексберг, я отдавал приказы, пока мог. Тысячи солдат не вернулись домой, причиной этому был и остаюсь я. Тысячи жен, детей, отцов и матерей больше не увидят своих близких, и для них нет разницы, случилось ли это из-за моей глупости, злонамеренности или... неосведомленности. На все воля Создателя, но я не могу позволить себе забывать о таких вещах. Когда-нибудь, Руппи, за тобой тоже будут стоять люди, и тебе придется помнить об этом. И это касается не только армии, напротив, на государственной должности ответственность не меньше.
- Я буду помнить, - твердо ответил Фельсенбург, - Я умел только выполнять приказы...или не выполнять. Но я научусь. Всему, чему будет нужно. Я не хочу оставлять флот. И я его не оставлю! - Руппи вертит в пальцах ножку забытого бокала, делает глоток.
Олаф думает, что, видимо, встрепанное состояние юноши объясняется тем, что ему уже пришлось выдержать бой за свое решение. Герцогиня Элиза умелый противник, но, зная Руппи, можно предположить, что ей придется отступить. Молодой Фельсенбург умеет защищать свои интересы.
- Конечно, ты все еще мой адъютант, и я не хотел бы отпускать тебя сейчас. - Олаф сам удивляется тому, с какой теплотой звучит его голос. И в самом деле, пусть так сильно привязываться к адъютанту — непозволительная роскошь для командира, Кальдмееру было бы тяжело расстаться с Руппи, по крайней мере сейчас. Задумавшись, Олаф понял, что не может не признать, что юноша со временем может стать более чем достойным военачальником, честным и преданным своему делу. Но дело было не только в этом, Руппи, по сути, остался единственной связующей нитью с прошлой жизнью Олафа. С их общим прошлым. Пережитые события изменили их обоих, да и чему здесь удивляться, не могли не изменить.
- Знаете, мне предлагали малого «Людвига», - Руппи произносит название награды с непередаваемым презрением, - И почетную отставку. Списали бы на сушу... героем. Я отказался. Сказал им, что не сделал ничего героического. Я даже в бою не участвовал! В отличии от... тех, кто не вернулся. Куда мне этот орден — только за борт! Говорили, что я мог бы занять важную должность в столице. Вот уж... удостоился. Была б моя воля, я бы на сушу вообще не сходил. Мы с Зеппом — молодым Канмахером — перед Хексбергом мечтали, как вернемся героями, может, награду получим... Смешно.
- В твоем возрасте я тоже мечтал о подобных глупостях, - улыбнулся Олаф.
- Я теперь уже ни о чем и не мечтаю, - Руппи помрачнел, - Только убраться отсюда побыстрее.
- Послезавтра отправляемся в Мехтенберг, - утешил адъютанта Кальдмеер, - Его Величество опасается, что Талиг в ближайшее время захочет ответить за нанесенные обиды, и я разделяю его опасения. Нам нужно будет как можно скорее собрать все пригодные корабли. Починку, думаю, без нас закончили, а вот что там с кадрами... Надо своими глазами смотреть. Завтра я собираюсь навестить Анну фок Шнеенталь. Ты не был у нее?
- Нет, - Руппи опустил глаза и слегка покраснел, - Я передал ей браслет, но не сам, я сидел в Фельсеньбурге, а потом...
- Что ж, лучше поздно, чем никогда. - если быть честным с самим собой, Кальдмеер тоже не знал, как посмотрит Анне в глаза.
Руппи порывисто поднялся и отошел к окну. На улице уже стемнело, на темном небе выступили звезды.
- Не могу представить службу на другом корабле, - на грани слышимости произнес Руппи, подозрительно шмыгнув носом. - С другой командой... - прислонился лбом к стеклу.
Олаф не мог винить адъютанта в подобном проявлении слабости. Считается, что мужчины не плачут, это вдалбливают любому ребенку, как только он начинает осознавать себя. За свою жизнь Олаф видел разные проявления чувств и успел убедиться, что приравнивают слезы к недостойной слабости только те, кто не испытывал настоящей боли. Молодой лейтенант на всю жизнь запомнил отправление в последний путь корабля «Святая Фредерика» - тогда вся команда не смогла сдержать слез. Слаб не тот, кто плачет, а тот, навсегда остается замкнутым в своем несчастье, неспособен пережить и отпустить его.
- Руппи, - как мог, мягко, произнес Кальдмеер, - я не смогу найти слов, которые смогли бы утешить тебя. Как и самого себя. Я знаю одно — то, что мы потеряли тех, кого любим, ничего не меняет. Мы должны продолжать жить... и жить так, чтобы оказаться достойными их памяти. У нас всегда останется наша память, мы сами, и море. Мы выполнили наш долг перед погибшими, и мы выполним свой долг перед страной. За себя и за них. - кому он говорит это — Руперту, или самому себе? - Вы станете хорошим адмиралом, лейтенант, и вся команда «Ноордкроне» в Рассветных садах сможет гордиться вами.
Руппи проводит рукой по лицу и отворачивается от окна.
- Простите, мой адмирал, - кажется, он хотел привычно щелкнуть каблуками и это неожиданно развеселило Олафа. Он сдержал улыбку, - Я проявил недостойную слабость, это больше не повторится!
- Забудь, - машет рукой Олаф, и разливает по бокалам остатки вина, - Давай лучше за удачу, видит Создатель, она нам понадобится. Пока мы можем позволить себе... поднять бокалы как частные лица.
- За удачу! - Руппи пьет до дна, - Так и будет! - и с размаху швыряет бокал о стену.. Стекло разлетается дождем блестящих осколков.
Кальдмеер усмехается: все-таки любовь к красивым жестам у Руппи неистребима. А впрочем, почему нет?
Второй бокал летит в стену следом за первым.
V
V
К вдове шаутбенахта Шнеенталя Олаф в компании Руппи отправился после полудня. Предупреждать о визите он не стал — тратить полдня на отправление записки и получение ответа ему не хотелось. Как он и ожидал, Анна оказалась дома. Открывшая дверь горничная всплеснула руками:
- Господин адмирал! Как хорошо, что вы пришли! Госпожа Анна будет рада, ей, бедняжке, последнее время редко приходилось радоваться...
Олаф глубоко вдохнул и перешагнул порог знакомого дома. Ему случалось бывать здесь в отсутствие Адольфа: если тот не имел возможности вырваться к семье, Кальдмеер никогда не отказывал ему в просьбе передать письмо, тем более, ему не составляло труда заглянуть в Анне и своими словами рассказать ей, как обстоят дела. Однако, невозможно было поверить, что командирский голос Адольфа никогда не снова не зазвучит в этом доме.
- Здравствуй, - Анна появилась на пороге неслышно, как тень, серое платье с глухим воротником только усугубляло это сходство, - Я уже думала, ты не придешь. Руппи, - она улыбнулась бледной улыбкой, - я рада тебя видеть.
Анна фок Шнеенталь была некрасива: слишком широкий рот, слишком бледные, почти бесцветные, глаза; и не очень родовита. Однако, было в ней что-то, что заставило убежденного холостяка Адольфа связать свою жизнь с этой женщиной. Когда он впервые заявил, что намерен жениться, смеялась до слез вся их компания, и Олаф чуть ли не громче всех. Однако, уже через пару месяцев Адольф с Анной сыграли свадьбу. Они были счастливы двадцать лет, прижили троих детей...
- Прости, - Кальдмеер наклонил голову, - Я просто не мог прийти к тебе, пока не закончится суд.
- Забудь, - Анна махнула рукой, вымученно улыбаясь, - Садитесь, в ногах правды нет. Сейчас принесут шадди.
Олаф сел на диванчик, обитый легкомысленной сиреневой тканью, Руппи опустился рядом. Повисло неловкое молчание, говорить только для того, чтобы создать видимость беззаботности, никому не хотелось.
- Как ты? - наконец спросил Олаф. Это прозвучало по-дурацки и чуть ли не жалко, но к чему городить пустые слова, если смысл все равно один?..
- Как... Сама не знаю, - Анна смотрела словно сквозь гостей, не замечая их, - Тяжело, но вытерпеть можно. В конце концов, я всегда знала, что это может произойти, военный есть военный... Тяжелее всего было объяснить Нильсу, что отец больше не придет. Ему всего три... С девочками легче, они все-таки что-то уже понимают. Я их отправила из столицы, пока не закончится это светопреставление.
Принесли шадди и ароматно пахнущие булочки, посыпанные сахарной пудрой, какие в этом доме всегда подавали в полдень.Жизнь шла своим чередом. Олаф вспомнил, как неоднократно полушутя обещал Адольфу отдать того под трибунал за привычку ставить чашку с шадди на карты, оставляя на них круглые следы. Адольф делано возмущался: почему, дескать, Бюнцу кружки с пивом ставить можно, а ему нельзя?! Это, впрочем, были только шутки, просто Адольф никак не мог понять простонародного пристрастия Отто Бюнца к пиву.
- Почему ты не уехала с детьми? - спросил Олаф.
- Я не могла, - Анна пожала плечами, словно объясняя очевидное, - До последнего было неясно, чем закончится история с твоим обвинением. Если казнь должна была случиться, мне нужно было это видеть.
- Ты хотела видеть казнь Бермессера? - изумился Олаф.
- Конечно, нет. Что мне до него... Сбежал и сбежал. Такие всегда были и будут. А винить его в разгроме наших войск... Даже мне ясно, что один корабль погоды не сделает. Но если бы дело решилось не в твою пользу... Я не видела, как умер мой муж, и, разумеется, не хотела видеть твою смерть, но не могла иначе.
Олаф не нашел, что ответить, пораженный силой духа этой женщины.
- Расскажи мне, как это случилось, - попросила Анна после недолгого молчания.
- Я не видел. Руперт знает больше.
Руппи рассказал. Анна слушала спокойно, только руки бездумно теребили бахрому диванной подушки.
- Спасибо, Руперт. - Она вздохнула, - Ты все сделал правильно.
- Он погиб как герой, - вдруг выпалил лейтенант и вперил в Олафа хорошо знакомый тому горящий взгляд, - мой адмирал, шаутбенахт Шнеенталь заслужил награду! Забыть о его заслугах было бы несправедливо!
- Ты прав. Я думал об этом, - Кальдмеер первел взгляд на Анну, - Ты ее обязательно получишь. Он заслужил.
- В этом я никогда не сомневалась... Но мне ничего не нужно.
- Нужно, - возразил Олаф, - Это всем нужно.. Если оставлять без внимания поступки, без сомнения, геройские, кто захочет проявлять героизм? Я понимаю твои чувства, такие вещи надо делать сразу, иначе кажется, что они теряют смысл, но я бы все равно не смог ни забыть, ни игнорировать. Подумай о детях, они не должны жить с чувством, что заслуги их отца забыты. Тем более, если ты все еще хочешь, чтобы Нильс пошел по стопам отца...
- Разумеется, хочу, - перебила Анна. Олаф отметил, что ее улыбка становится более живой, - Так что будь добр, постарайся, чтобы у Дриксен к тому времени остался хотя бы один корабль.
- Приложу все усилия, - также шутливо ответил Олаф, подумав, что в реальности сделать это будет не так-то легко.
- Ладно, - Анна подтолкнула гостям блюдо с булочками, - Погоревали, и хватит. Ешьте и расскажите мне о вашем героическом пребывании в плену. Здесь такие версии гуляли... Начиная с того, что фрошеры каждый день пытают пленников вместо завтрака, обеда и ужина, и заканчивая утверждениями, что все наши моряки непременно вступят в сговор с врагом, и нам лучше бежать в Седые земли прямо сейчас, иначе нипочем не спастись и пребывать под гнетом завоевателей до конца дней.
Остаток встречи прошел и в самом деле веселее. Олаф уступил Руппи право рассказчика, и тот рассказывал, жестикулируя булочкой и выбирая самые оптимистичные моменты их пребывания в Талиге. Когда пришло время прощаться, Анна потребовала с них обещание навещать ее по возможности. Они, разумеется, пообещали.
По дороге обратно Кальдмеер вдруг вспомнил, что он так и не написал родне. Последнее, что они получили от него — короткая записка, отправленная из какой-то деревеньки по пути в столицу. Тогда казалось, что нужно спешить изо всех сил, кощунственным казалось даже тратить время на подробное письмо. В какой-то степени даже хорошо, что он вряд ли скоро сможет навестить семью, Эрика устроила бы ему такой разнос... Эрика Кальдмеер была старшей из пяти детей и от природы отличалась очень жестким характером, в отличии от матери, которая с обращалась с детьми всегда ласково. Олаф был младше всего на два года, но это не мешало Эрике постоянно изводить его нравоучениями, а порой даже поднимать на него руку. Какое-то время Олаф терпел, но надолго его не хватило и большую часть детства они с сестрой провели в постоянных драках, за что обоим доставалось еще и от родителей. К тому же, несмотря на уверенность Олафа с том, что совести ему Создатель отмерил достаточно, Эрика считала иначе и постоянно его чем-то попрекала. С тех пор прошли годы, они с сестрой давно повзрослели и хорошо ладили, Олаф, по возможности, писал ей отдельные письма, но каждое посещение родного дома начиналось с разноса, как он смеет забывать родных и так подолгу где-то пропадать. Когда-то Олафу казалось, что если он дослужится до высокого чина, это прекратится, но тепреь он понимал, что даже стань он кесарем, на сестру это не произведет никакого впечатления. Хотя он точно знал, что в глубине души она им гордится, но чтобы Эрика в этом призналась, требовалось пришествие Создателя, не меньше.
- Руппи, ты написал домой, что получил назначение?
- Нет, - Руппи поскреб затылок, - Совсем из головы вылетело. Напишу матери сегодня, раз время есть.
- А сестрам? - Кальдмеер понимал, что это не его дело, но не смог сдержать любопытство.
- Не знаю...- Руппи удивленно посмотрел на Олафа, - Я им не пишу. О чем? Не об учениях же.
- Но ведь матери ты пишешь не об учениях.
- И правда... Надо же, я об этом просто никогда не думал. Когда я уехал, они были еще маленькие, с ними и поговорить особо не о чем было, не то, что писать. Нехорошо, наверное, так поступать. - Руппи тяжело вздохнул, видимо, представлял, какие муки его ожидают в попытках сочинить письма домой.
VI
VI
Прибыв в Мехтенберг и увидев, в каком состоянии находится эскадра, Кальдмеер с трудом удержался от того, чтобы схватить за голову на глазах у подчиненных. Строго говоря, это скопище побитых кораблей с трудом можно было назвать эскадрой. В строю было всего шесть линелов и старый пузатый фрегат, не считая тех двух, которые отправились сопровождать торговый караван в Гайифу. Это ослабляло и без того слабую эскадру, но даже командуй Олаф в момент принятия этого решения, ему пришлось бы смириться. В мирное время для защиты от контрабандистов выделяли корабли Северного флота, но сейчас шла война и от благополучия торговли зависело благополучие обоих флотов. Бермессер был посредственным адмиралом, хотя отнюдь не таким безнадежным, каким, как знал Олаф, его считали юные и восторженные лейтенанты, но о финансовых вопросах он всегда пекся и решал их вполне успешно. До последнего времени, когда сперва интриги вокруг трона, а после предъявленное обвинение заставили его бросить ремонт флота на самотек. Последствия оказались ужасающими. После сражения в живых осталось лишь девять капитанов, из которых только шестерым удалось добиться поставки нужных для ремонта материалов и удержать на кораблях боеспособные команды. Назначить недостающих командиров никто не позаботился, в итоге половина матросов разбежалась и на кораблях различной степени целостности творилось Леворукий знает что. Зато — верх безумия! - на стапелях было заложено три новых линеала. По личному приказу Его Высочества. Оставалось лишь благодарить Создателя за то, что у Талига нашлись более важные дела, чем нападение на неспособную оказать сопротивление с моря Дриксен.
Три дня спустя Кальдмеер сидел в своей каюте на борту «Зиглинды». Срочных дел, требовавших его присутствия здесь, не было, но ему нужно было привыкнуть к новому флагману. А флагману — к нему. Пока все здесь было чужим, но это до поры.
Сквозь открытое по поводу не спадающей жары окно доносились ласкающие слух военного моряка звуки — стук молотков, голос выкрикивающего команды офицера и приглушенные расстоянием пушечные выстрелы. Мористее внешнего рейда отремонтированные корабли проводили артиллерийские учения. Дела шли не так уж плохо, если Создатель пошлет еще несколько спокойных дней, то можно будет не опасаться быть застигнутым врасплох. А пока оставалось только ждать пополнений и разбирать толстую пачку прошений, количество которых с каждым днем увеличивалось. Разбит флот или не разбит, ожидает ли их новое поражение и новые жертвы — желающих сделать карьеру или продвинуть своих братьев, сватов и племянников, хватало с избытком. Старшие лейтенанты кораблей, оставшихся без командиров, считали себя заслуживающими повышения, капитаны стремились выбить местечко для своих близких, а Олафу необходимо было решить эту головоломку так, чтобы достигнуть максимальной боеспособности флота и оставить минимальное количество недовольных. Кальдмеер потер уставшее от писанины запястье и задумался. Нужно было отправить кого-то патрулировать побережье на случай появления противника. Для этого вполне подходил «Варит» небольшой, но достаточно быстрый тридцатипушечный фрегат, требовавший лишь незначительного ремонта. Разумеется, оставшийся без капитана, и в этом была главная загвоздка. Всех самых толковых он уже назначил на линеалы, а оставшиеся... Адмирал цур зее снова перебрал в уме кандидатуры, побарабанил пальцами по столу и решительно взялся за перо. Подписав назначение, он надел мундир и вышел на палубу. Находящиеся на шканцах офицеры вытянулись и отдали честь, тут же, впрочем, снова устремив взгляды в сторону носа, где под руководством Руппи шла установка стеньги на фок-мачту. Олаф внимательно наблюдал за тем, как тот отдает команды. Убедившись, что стеньга надежно закреплена, он подозвал адъютанта к себе и произнес:
- Вы получаете новое назначение. Отправляйтесь на борт «Варита» и примите командование. В кратчайшие сроки завершите ремонт и получите новые указания. - наблюдая, как на лице Руппи отразилось ошеломление, смешанное с недоверием, Олаф закончил, - Примите мои поздравления, капитан фок Фельсенбург. - и сам удивился тому, как непривычно это прозвучало.
- Благодарю вас, мой адмирал, - Руппи красиво, как на параде, отдал честь, - я отправлюсь немедленно.
- Прекрасно. После завершения ремонта жду вас с докладом. Лейтенант цур зее, распорядитесь, чтобы капитану подали шлюпку.
Наблюдая за тем, как новоиспеченный капитан покидает флагман, сопровождаемый поздравлениями и пожеланиями удачи, Олаф ощутил прилив грусти. «Действительно старею, - подумал он, - Если так пойдет, подам в отставку, уеду в деревню, буду выращивать капусту и ностальгировать по годам молодости и славы». На самом деле это чувство было вполне объяснимо, им с Рупертом довелось многое пережить вместе и это придало их отношениям большую, чем между адмиралам и адъютантом обычно, близость, а поскольку Олаф и без того был достаточно внимателен к молодежи, которая служила под его началом, так как в каждом лейтенанте видел будущего капитана, это и стало проблемой. Иногда Олафу казалось, что Руппи, хоть и не оставил своих планов на адмиральский чин в будущем, перестал думать о промежуточных шагах, которые должны были привести его к этому. Слишком привык быть скорее адъютантом, чем лейтенантом. Кальдмеер фиксировал это краем сознания, но до поры мер не предпринимал. Повышать Руппи было не за что, а переводить под другое начало не имело смысла, к тому же такой шаг мог быть расценен как приставление адмиральского соглядатая к в чем-то провинившемуся подчиненному. К тому же Олаф был совершенно не уверен в том, что, несмотря на горячее желание молодого Фельсенбурга посвятить себя флоту, его семья позволит ему это. Адмирал цур зее ставил на битву при Хексберге и намеревался дать Руппи шанс показать себя в серьезном бою, но обстоятельства сложилист так, что ему пришлось пожертвовать Рупертом-лейтенантом в пользу Руперта-внука герцогини. Однако, судьба часто подкидывает людям неожиданные повороты и меняет их неожиданным образом. Несмотря на то, что Руппи был даже услужливее, чем обычно, Олаф стал замечать в нем новые черты. И в твердости принятого Фельсенбургом решения он больше не сомневался. А семья... Семье придется это принять. Руперту пора было отправляться в самостоятельное плавание как в прямом, так и в переносном смысле, и Олаф был уверен, что ему не придется пожалеть о своем решении. К тому же кандидатуры лучше на данный момент у него попросту не было.
На следующий день Руперт явился с докладом и сообщил, что «Варит» принимает продовольствие и после этого сразу же готов отправляться куда угодно. На лице капитана застыла забавная смесь радости и озабоченности. Олаф прекрасно понимал эти чувства. Он прекрасно помнил тот день, когда сам впервые получил в командование корабль. Такие воспоминания не из тех, что стираются с годами.
- Вы отправитесь патрулировать побережье. Зайдете так далеко на юг, как сможете. Увидев противника, в бой не вступать, вернуться и доложить. Не вступать в бой ни с кем, даже с самой дряхлой талигойской посудиной. Торговцев можете захватывать, но сомнительно, что они вам встретятся. Приказ вам понятен?
- Так точно. Патрулировать, вернуться и доложить, - повторил Руперт.
- Хорошо. Выйдете с рассветом. И, мой вам совет, Руперт — посвятите эту ночь сну, а не размышлениям о том, как вам следует наилучшим образом выполнить это задание. Для этого вполне хватит вечера. - по слегка покрасневшим щекам Фельсенбурга Олаф понял, что точно угадал ход его мыслей. - Вы довольны командой?
- Вполне, мой адмирал.
Другого ответа Олаф и не ждал, никто не признает в первый же день командования, что у него проблемы с подчиненными, но Руперт, кажется, действительно был доволен.
- В таком случае выполняйте приказ. Удачи, капитан.
- Спасибо, - Руперт отдал честь и счастливо улыбнулся, - Я вас не подведу.
- В этом я нисколько не сомневаюсь, - ответил Кальдмеер, и тоже улыбнулся в ответ, - Как вы считаете, стал ли бы я назначать человека, от которого ожидал бы, что он подведет меня?
VII
VII
Гребцы синхронно опустили весла, замедляя ход, и шлюпка со стуком ткнулась в борт огромного линеала. Ротгер уже было рванулся к трапу, чтобы привычно взлететь по нему и лихо перемахнуть через фальшборт, но вовремя одернул себя, застегнул мундир и поправил перевязь. Вице-адмирал Вальдес официоз ненавидел, Альмейда же всегда был предельно серьезен в отношении службы, так что приходилось терпеть. Чинно поднявшийся по трапу Ротгер был встречен выстроенными на шканцах офицерами и привычно-размеренным голосом Первого адмирала:
— «Франциск Великий» приветствует на борту вице-адмирала Вальдеса.
После положенных по уставу церемоний, заученных до потери смысла реплик и непрекращающегося обмена любезностями, Альмейда пригласил Ротгера проследовать за ним. Мысленно поблагодарив всех возможных богов за то, что адмирал отказался от своей излюбленной пытки — званого обеда на борту флагмана с разговорами ни о чем, - Вальдес, напряженный от нетерпения как струна, спустился за Альмейдой в адмиральскую каюту. Сквозь кормовое окно Вальдес видел снующие по гавани бесчисленные шлюпки. Альмейда жестом предложил ему сесть и распустил узел шейного платка, понизив таким образом уровень официоза на пару градусов, но остался стоять. Эта привычка Первого адмирала была поводом бесчисленных шуток в узком кругу, Альмейда наверняка был осведомлен об этом, но, видимо, пока приказы выполнялись в точности и с полной отдачей, его мстительность дремала.
— Завтра? - спросил Вальдес, закладывая ногу на ногу и кивая в сторону суеты в гавани. Это могло означать одно — альмиранте уходил на Марикьяру.
Альмейда кивнул. Ротгер и Рамон не были друзьями, более того, они были едва знакомы как начальник и подчиненный. Альмейда делил свое время между Марикьярой и Олларией, Вальдес нес службу в Хексберге и приказы чаще всего получал в запечатанных пакетах. Однако, минувшей осенью и последовавшей за ней долгой зимой они неожиданно выяснили, что понимают друга не то что бы с полуслова — почти вообще без слов.
— Слышал новости? - вопрос был риторическим — о внезапном восстановлении статус-кво в царственной фамилии Дриксен и возвращении к своим обязанностям адмирала цур зее не услышали за вчерашний день только от рождения глухие. - Что думаешь?
Оставив при себе сообщение, что от того, чтобы напиться на радостях до положения риз Вальдеса остановило только предчувствие, что на следующий день он получит приказ — к чему все, собственно, и шло, Ротгер пожал плечами:
— Радуюсь. Будет, чем заняться.
Альмейда снова кивнул:
— Не терпится помериться силами с адмиралом цур зее? Я так и думал. Что ж, я тебя не разочарую. Самому немного жаль, что приходится уходить, но что поделаешь — в Гайифе неспокойно... Зато тебе все карты в руки. Выходи, как будешь готов.
Вальдес широко улыбнулся:
— Я готов.
— Прекрасно. Они — не готовы. Вытащи Кальдмеера из Мехтенберга. Пройдись по побережью, собери там урожай — он выйдет, - на лице Альмейды тоже появилась легкая улыбка, - Пустишь вперед захваченные «гусиные» линеалы — посмотрим, как ему это понравится. Исполняйте, вице-адмирал.
@темы: чукча писатель
-
-
09.09.2014 в 12:13-
-
09.09.2014 в 13:32-
-
09.09.2014 в 14:12Поверить не могу, что кто-то это еще читает
-
-
11.09.2014 в 11:19А кто-то вобще в первый раз! И очень-очень рад, что читает!!
А за сцену у кесаря...
Возвращение в Мехтеберг и Хексбергская часть порадовали не меньше!!
-
-
11.09.2014 в 12:24иначе зачем бы я его выздоровевшим вывезла на рояле из кустов в этот фикО, как тот, кто первый раз, скажи, у тебя нет очучения, что текст писали два разных человека? )
-
-
12.09.2014 в 09:29читать дальше
-
-
21.09.2014 в 06:26ааааа, паникааааа, кто-то взломал мой аккаунт и пишед за меня умылы!!!!!Да, отрывки писались в разное время, но в том порядке, в котором выложены. С 1 по 5 - 2 года назад, 6 - в марте, ну а остальное прямощас ) нифига себе, долгострой... нормальные люди за это время написали бы фиков пятьдесят )
-
-
21.09.2014 в 07:20ааааа, паникааааа, кто-то взломал мой аккаунт и пишед за меня умылы!!!!!
Да, отрывки писались в разное время, но в том порядке, в котором выложены. С 1 по 5 - 2 года назад, 6 - в марте, ну а остальное прямощас ) нифига себе, долгострой... нормальные люди за это время написали бы фиков пятьдесят )
Ага, теперь понятнее.Пошал еще раз заглянула в текст и определилась, что для меня основанеим для вопроса - разные и в каком порядке все-таки был пятый отрывок. Почему, пока внятно сказать не могу, только на уровне ощущений
Ну, 50 - это если маааленьких
-
-
21.09.2014 в 07:47ыыыыыы
А, поняла, о чем ты. Про Анну эпизод имел смысл изначально, но с тех пор концепция несколько поменялась и тепреь он в натуре странно тут смотрится, согласна ) Ну, шедевр композиции мне полюбас не удался, че поделать ) Я, собственно, уже когда написала эпизод "от лица" Руппи, поняла, что его лица тут раньше не было и плодить сущности это не айс
Ты чо, я радуюсь копейкам, согласна и на пятьдесят )
-
-
21.09.2014 в 08:11Ну, шедевр композиции мне полюбас не удался, че поделать )
Ну, зато есть над чем работать
я радуюсь копейкам, согласна и на пятьдесят )
Договорились!